Литмир - Электронная Библиотека

Тут Ярулла впервые сообразил, что договорился с погибшим Юсуфом, совсем не зная, какою вырастет его дочь, но ведь тогда и время и обстановка были иными. На поле боя мог остаться Ярулла, и Юсуф тоже посчитал бы своим долгом заменить его Ахмадше.

Только не поворачивается язык сказать сейчас об этом сговоре. Ведь если невеста не понравится Ахмадше, то ни о каком принуждении не может быть и речи. А как уговорить его съездить посмотреть Энже? Разве он согласится поехать, когда ему полюбилась другая!

Хорошо, что он ни о чем не догадывается. Давний разговор о женихе и невесте, случайно возникший по неосторожности Наджии, был принят детьми за шутку и быстро забылся. Знали, что погиб на фронте побратим отца и оказывается помощь семье погибшего, но это настраивало всех только на добрый лад.

— Напиши Наде, что я прошу вас обоих повременить. В конце концов, я ставлю условием, чтобы ты хотя месяца два не встречался с нею. Вот и проверишь, насколько она добра и проста. Не зафыркает, не вспыхнет большой гордыней — значит, будет хорошей женой, и мы с матерью на старости лет не останемся одинокими. Ведь за каждого из вас душа болит; и, если ты порвешь отношения с нами, мать ослепнет от слез.

— Вы никогда не почувствуете горя одиночества. Но зачем нас-то обрекать на него?! Я люблю Надю. Не могу теперь жить без нее, и если вы разлучите нас — умру от тоски.

— Ты совсем разучился владеть собой. Но тот, кто не может справиться со своими желаниями, идет по легкой дорожке. Он боится душевных страданий — значит, трус. Такой не вынесет и физической боли и при первом испытании может стать предателем.

— Если бы ты знал, отец, как мы любим!..

— Вот ты даже не слушаешь, что я тебе говорю! Выдержите хотя бы малое испытание, и никто не помешает вам любить друг друга.

Произнося эти слова, Ярулла чувствовал себя нехорошо: впервые ему приходилось хитрить и унижаться, а он привык к беспрекословному послушанию своих детей. Бунт Ахмадши огорчал и раздражал его. Он не мог уступить сыну в том, что считал священным, поэтому сказал со всей непреклонностью:

— Ты волен решать. Но имей в виду: мы не можем поддерживать родственные отношения с человеком, который сам отделяет себя от родной семьи.

— Но как такое оскорбление переживет Надя?

— Если она любит тебя, то все поймет. Чтобы ты мог немножко отвлечься, поедем сейчас со мной в Акташ — машину мне дают, а шофера нету. — Ахмадша не ответил, и тогда Ярулла с отчаянностью человека, падающего с обрыва и цепляющегося за любой выступ, добавил: — Там был пожар, у жены побратима сгорела изба. Надо помочь.

И неторопливо, давая юноше время подумать, пошел в избу.

Ахмадша остался на месте, придавленный тяжестью объяснения. Слишком крепкие нити связывали его с отцом, чтобы можно было отмахнуться от сыновних обязанностей. Но не меньшими были и обязательства перед любимой девушкой, которые он с такой радостью принял вместе с первым ее поцелуем.

21

Надя рассеянно перелистывала книгу о происхождении нефти, вышедшую под редакцией профессора Безродного.

— Присосался и тут! — презрительно сказал Дмитрий Дронов.

— Кто присосался, папа?

— Безродный. Хвастается, что под его непосредственным руководством защищены сотни две диссертаций. Воображаю! Если его собственные выеденного яйца не стоят, то какие темы он мог подсказать ученикам!

Сколько раз слышала Надя об этом Безродном от родителей, от Алексея Груздева и Семена Тризны! Всегда они осуждали его.

— Книга интересная.

— Я знаю, что интересная. Но Безродный-то здесь при чем? Всюду проникает, как плесень!

Прощаясь, Дронов поцеловал Надю, посмотрел ей в глаза.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Нет, папа. — Кровь горячо прилила к ее щекам, даже слезы навернулись. — У нас все хорошо, но… — Она прижалась пылающим лицом к отцовскому плечу, и голос ее прозвучал невнятно: — Мы еще ничего толком не решили, хотя все само собой разумеется… Ты ведь понимаешь… Ты не против?

— Конечно, нет. Только бы вы были счастливы.

— Мы будем счастливы, — убежденно сказала она, провожая его сияющим взглядом.

В синем распахнутом макинтоше, без шляпы, с чемоданчиком в руке Дронов сел в машину и укатил на аэродром: отправился «выколачивать» оборудование.

В этот вечер Надя долго ждала Ахмадшу. То увлеченно читала, то, облокотясь на перила террасы, смотрела на Каму, прислушивалась к шагам прохожих (рыбаков, купальщиков, пассажиров, спешивших на пристань по береговой дорожке); с трепетом отзывалась на плеск весел и долго ловила слухом затихающий вдали скрип уключин и гомон голосов.

Вот и заря отполыхала, а Ахмадши все нет. Не пришел. Неужели у него авария? Надя гордилась тем, что он работает буровым мастером, ей нравилось то, что его большие руки были в ссадинах.

— Я люблю тебя все сильнее. Мне от этого даже страшно становится, — сказала ему Надя накануне, когда они возвращались с прогулки по городу.

— Отчего же страшно? Я, наоборот, счастлив до глупости: чувствую себя гением, потому что внушил тебе любовь.

Они не только понимали друг друга с полуслова, но даже на расстоянии как будто непрерывно общались между собой. Стоило ей напряженно подумать о нем, и он обязательно приезжал или разыскивал ее по телефону, где бы она ни находилась. А сейчас почему-то не слышит ее сердечного призыва. Ночь наступила, а он так и не пришел, не позвонил.

Могла ли Надя подумать год назад, что прижаться к груди какого-то Ахмадши станет для нее счастьем? Теперь уже не «какого-то» Ахмадши, а единственного на свете человека, который сделался для нее ближе, роднее, нужнее отца и матери.

— Почему же ты молчишь? — Надя остановилась перед черной коробкой телефона, взяла трубку, тревожно слушала тишину на проводе, а глаза неподвижно смотрели в одну точку. — Ну, скажи хоть что-нибудь.

— Пятнадцатый! — громко произнесла телефонистка.

Надя еще постояла у телефона, глядя на пальцы своих босых ног. Голова клонилась все ниже. Хотелось плакать. Тихо, пусто было в маленьком доме. Только слышались пароходные гудки на Каме, шорох набегавших близко волн, да с шелестом бились о стекло ночные бабочки, летевшие на свет из глубины ночи.

Девушка в ситцевом сарафане, скрестив руки, неслышно ходит по комнате. Первая горечь сомнений закралась в сердце. Но вспоминаются ласковые слова, обожающий взгляд. Где еще есть такие глаза, глядя в которые забываешь обо всем на свете? В самом деле — даже страшно становится. И в то же время радостно. А прикосновения его рук? Нет, только ради встречи с ним стоило родиться на свет! Не пришел — значит, не мог, и сам теперь терзается вынужденной разлукой.

У входа, возле вешалки, висит зеркало; здесь Ахмадша оставлял плащ и кепку и, стесняясь посмотреть на себя, на ходу приглаживал блестящие черные волосы. Он приходил в любую погоду, а сегодня что-нибудь серьезное случилось на буровой.

— Это я? — вслух спросила Надя у зеркала и как бы взглядом Ахмадши окинула свое отражение. — Да, это ты! Я люблю тебя больше собственной жизни… Плохо мне без тебя!

Недавно вымытые половицы прохладны, по ним приятно ступать. Надя приподнялась на цыпочки, смеясь, поцеловала девушку в зеркале, весело потянувшуюся ей навстречу.

22

На буровой шел очередной подъем труб, Ахмадша наблюдал за тем, как ставили на место отвернутые «свечи». Вертлюг со своим хоботом-шлангом отдыхал на «квадрате», опущенном в шурф рядом со скважиной; рабочий, взобравшись на эту слоновую голову, лил в нее из ведра через большую воронку смазочное масло.

Все шло, как обычно, но Ахмадша почернел и опал лицом за одни сутки, даже щеки втянуло. Пожилой бурильщик спросил сочувственно:

— Лихоманка тебя трясет, что ли?

— Вроде того, — нервно хмурясь, ответил буровой мастер. — А сегодня надо ехать в деревню. Отец сам машину не водит, у Равиля нолевка начинается, ну и придется мне сесть за руль. Дня на три уеду. Не упустите скважину без меня.

78
{"b":"203570","o":1}