— Диночка, ну зачем так расстраиваться? — Елена подбежала к ней, обняла, погладила, точно маленькую. — Обязательно найдем нефть, и все у нас пойдет хорошо: город здесь будет, сады, кино…

— Ничего не будет! Безродный доказывает, что нефти тут нет, а мы, будто сумасшедшие, привязались…

— Ты это брось! — одернула Танечка. — Ишь распустилась, хлипкая интеллигенция!

— Ах, так! — У Дины сразу высохли слезы. — А я журнал прятала, чтобы не расстраивать вас! Нате, читайте, кроты несчастные!

Она выхватила из-под подушки сложенный вдвое журнал, оставленный Сошкиным, и швырнула к ногам Танечки.

— Ты спрятала, а мы его потеряли! — Танечка машинально разгладила ладонью листы, расправила обложку. — Мы эту статью уже прочли и тоже решили не говорить тебе…

— Подумаешь! — процедила сквозь зубы Дина. — Так я и поверила какому-то дрянному писаке!

— Вот видишь, — сказала Елена Танечке. — Всегда надо смело идти навстречу неприятностям, а не прятать голову под крыло.

В это время заскрипела дверь и вошла невысокая женщина, молодая, судя по легкости движений, но неуклюжая, в большой, не по росту, телогрейке и простом байковом платке.

Сбросив грубые сапоги, она поставила их в сторонку, чтобы кто-нибудь не споткнулся в полутьме, и, неслышно ступая по домотканым дорожкам, смело вышла на середину землянки.

— Здравствуйте! — Голос ее прозвучал звонко, весело.

— Здравствуй…

— Откуда ты явилась? — Танечка зорко оглядела ее. — Может быть, ты жена Яруллы Низамова?..

Приветливое лицо гостьи стало серьезным, румянец на нем погас и снова зажегся так густо и ярко, словно красный свет хлынул изнутри сквозь гладкую кожу…

— Нет… Меня зовут Зарифа Насибуллина, — с трудом вымолвила она. — Я трактористка. Недавно окончила курсы и хочу поступить на работу в вашу контору.

— Это гораздо интереснее, чем ваша женщина с миллиардами! — сказала подругам Елена, обрадованная появлением Зарифы. — Башкирская девушка — и вдруг трактористка!

— Я замужняя. Мой муж отсюда родом. Он будет работать в лавке соседнего сельпо. А приехали мы из той же деревни, в которой жил Ярулла Низамов. Мы с ним земляки. Когда я вернулась домой с учебы — жизни стала не рада: старухи и старики чуть в лицо не плевали. Такие сплетни распустили, ужас! Пришлось сделать уступку… Вышла замуж, но с условием, чтобы уехать на нефыть. Я, конечно, не уехала бы из колхоза, если бы у нас были трактора. А тут объекыт серьезный. — Рассказывая, Зарифа, конечно, умолчала о том, что стремилась попасть туда, где находился Ярулла. — Мне сказали: тут две комсомолки есть, вот я и пришла знакомиться.

— Колоссально, как говорит мой Семен! Три комсомолки на одном «объекыте»! — необидно передразнила Танечка. — Снимай свою телогрейку и садись за стол! Я будто предчувствовала: лепешек напекла. Мука, правда, черная, с горчинкой — должно быть, полынь в зерно попала. Пришлось картошки в тесто добавить. Картошка-то мороженая — сластит, и горечь отбило.

— У такой стряпухи с мякиной покажется вкусно, — сказала Дина. — Зарифа, пожалуй, тебе под стать. Значит, в нашем полку вдвойне прибыло.

Дела в поисковой конторе шли все хуже: рвались источенные в резьбе бурильные трубы, простаивали насосы и движки, требуя ремонта, стертые зубья долот отказывались грызть твердые породы на забое.

Уже много дней миновало с тех пор, как Ярулла поднялся впервые в люльку верхового. Порозовели березовые перелески, обсохла, встопорщилась вышедшая из-под снега прошлогодняя трава. Прилетели грачи, отощавшие после долгих странствий, звонко засвистели, запели, заливаясь на все лады, скворчики, вытолкав вместе с перинами из своих квартир нахальных постояльцев — воробьев, а буровики по-прежнему топтались на месте.

Несмотря на их неимоверные усилия, скважина углублялась за сутки иной раз лишь на… несколько сантиметров. Изредка брали пробы — керны. Случалось на счастье, что кернорватели поднимали каменные кругляки до четверти метра длиной. Иногда такие керны пахли нефтью. Буровики нюхали их, даже пробовали языком; и если еще в глинистом растворе появлялись радужные пленки, то лица у людей светлели и труд казался им легче.

Гремит ротор, вращая стальную колонну труб на забое, дрожит вся вышка от этой адовой работы. Сменный бурильщик заболел, и Джабар Самедов сам занял место у пульта управления; стоит словно вкопанный, держа руку в лосевой голице на рычаге тормоза.

Он тоже поблек и прикусил свой неугомонный язык, перемолов весь запас ругательств. А может быть, понял мастер, что бранью не поможешь, если нет самого необходимого?

Когда идет бурение и в люльке нечего делать, Ярулла сбегает вниз, и то помогает зацепить маленьким крюком на канате трубу для наращивания колонны, чтобы подтащить ее с мостков к столу ротора, то инструмент подтаскивает, то чистит лопатой пол, скользкий от глины. Даже вспыльчивый Джабар начинает благоволить к Низамову, видя, как по-хозяйски норовит он использовать каждую свободную минуту.

Все интереснее становится для Яруллы трудное буровое дело.

Когда он, пристегнутый к люльке ремнем, тянется за трубой, висящей на крюке талевого блока, ватник на нем задирается, и злой ветер прохватывает его насквозь, но беречься тут некогда: надо успеть отстегнуть болты элеватора и, пока блок идет вниз, завести стройную «свечу» за выступ «пальца». А тут уже новая труба на подходе, и Ярулла так же сноровисто принимает ее. Славно все идет, пока не нарушается рабочий ритм очередной досадной неполадкой.

Сейчас Ярулла внизу, а Джабар Самедов, хмурый и властный, на почетном посту бурильщика. Красиво работает мастер, особенно когда не бросается скверными словами. Но любоваться на Джабара тоже некогда: по ходу дела Ярулла сам соображает, что нужно, и направляется на подмостки взять новое долото: скоро придется менять… Он уже выбрал деталь, похожую на рыбий хвост, как вдруг руки его опускаются. Он бледнеет, хотя ничего страшного не случилось. Просто к буровой вышке подошла женщина в ватной стеганке…

Ярулла сразу узнал ее. Разве можно не узнать эти жгучие глаза, это круглое лицо с ярким румянцем и волосы цвета воронова крыла, выбившиеся из-под серого платка.

— Здравствуй! — крикнула она, волнуясь и открыто радуясь его растерянности.

Низамов не расслышал приветствия в грохоте буровой, сразу выбитый из колеи, молчком поднял нужную деталь и понес к ротору.

«Ох сумасбродная! Зачем приехала?!»

Однако овладевшее им смятение подсказало и ему, что он не зря боится Зарифы: совсем не желая этого, он думал о ней гораздо больше, чем о Наджии. Сознание своей беззащитности перед маленькой озорницей рассердило его. Он резко обернулся, готовый к отпору, однако Зарифы уже не было возле вышки: исчезла, словно растаяла.

— Уж не померещилось ли мне? — пробормотал Ярулла.

Вскоре на буровую заглянули Дронов и Семен Тризна.

— Слушай, Низамов, ты когда-нибудь видел автогенную сварку?

Самедов без церемонии оттеснил своего верхового от Дронова квадратным плечом.

— Где он ее видел? Я сумею: работал монтажником в Грозном.

— Я тоже желаю помогать. Пусть не видел, а вы покажите.

— Все тебя учить да учить! Поставь пол-литра — научу.

— Вот, понимаешь, вроде старый режим получается! — пожаловался Ярулла, все еще взвинченный неожиданной встречей с землячкой. — Мастер буровой — прямо красота, да! А ведет себя — даже совестно, как товарищи лекторы говорят, переживания прошлого.

— Но-но! — прикрикнул Джабар точно на лошадь, и, балуясь, больно ткнул Низамова под ребро оттопыренным большим пальцем.

— Ты полегче! Я, понимаешь, очень чувствительный…

Инженеры посмотрели на Яруллу — неуклюжего в брезентовой спецовке, натянутой поверх ватника, — и рассмеялись: казалось, ничем нельзя было пронять этакого здоровяка.

Остроглазая Зарифа заметила не только растерянность Яруллы, но и раздражение, с которым он отвернулся.