Тогда Шурик резко помотал головой из стороны в сторону, как бы пытаясь таким образом выбросить эту неразрешимую головоломку из своих мозгов.
Ему это удалось, и он не без удовольствия позволил себе швырнуть иголку прямиком в красную бархатную подушечку, висевшую на стене над тахтой, и специально для иголок предназначенную.
Откровенно говоря, прежде чем бросить иглу, Шурик нечто загадал. Таким образом он поступал частенько. Им даже был выработан свой собственный набор суеверий и примет, которым Шурик иногда следовал в своей жизни.
Например, все обходили справа или слева столб, своим внешним видом представлявший русскую букву «Л», то есть, упирался в землю не одной, а двумя растопыренными ногами, так вот, все люди, которых Шурик знал, предпочитали обходить такие фонарные столбы стороной, считая дурной приметой пройти в «ворота» столба. Шурик придумал свою примету, которая говорила ему обратное: только пройдя в «ворота» такого столба, можно рассчитывать на удачу, можно считать, что тебе непременно повезет в каком-либо твоем важном деле, в сдаче экзамена, например.
И так еще несколько примет, одна из которых — попадание в цель. Попадет иголка в подушечку для иголок на стене, значит, сбудется кое-что, если — нет, значит...
Иголка попала в цель с первого же раза.
Пора было приглашать хозяйку.
— Лида! Все в порядке!
— Я сейчас! — Лидочка почему-то решила переодеться. Она была дома, и больше из дому никуда не собиралась. Но что-то необъяснимое подтолкнуло ее к платяному шкафу. Лидочка раздумывала минуту-другую, после раздумья сняла с плечиков миленький, в цветочки, сарафанчик, тонко подчеркивавший ее юсиную» талию. С «солнцеклешем» и очень любимый, надеванный всего-то разочка два или три.
— Я сейчас,— повторила Лидочка. И это означало, что ей хотелось выйти к Шурику очень красивой. А если Лидочке вдруг этого захотелось, значит, это всерьез.
Шурик снова волей случая оказался у стола, решил присесть.
Скрип стула...
Опять накатило какое-то странное состояние, мучительно что-то напоминало о себе.
Шурик обалдело вставал и садился вновь, повторяя эти странные движения, прислушиваясь не столько к удивительно знакомому скрипу стула, сколько к чему-то, что было внутри самого Шурика, и что вновь так загадочно давало о себе знать и никак не хотело быть признанным памятью Шурика.
Что за чертовщина!
«Чего только в голову не лезет! Дурь какая-то!» — подумал Шурик и решил снова выбросить все это наваждение из головы, то, чего эта голова не в состоянии была понять...
У книжных полок Шурик задержался.
По всей видимости эта книжная полочка принадлежала именно самой Лидочке. Судя по книгам, таким как «Алые паруса» Александра Грина, «Накануне» Тургенева — их могла читать только молодая девушка, в данном случае Лидочка. По тому, что читает девушка в своем нежном возрасте, можно попытаться отгадать ее тайны, и особенно тайны сердечные.
Наверное, что-то в этом роде Шурику показалось в Лидочке разгаданным, и он вздохнул как-то облегченно и улыбаясь.
— Лида! Знаете, какое мое самое любимое стихотворение у Ярослава Смелякова?
Говорить с девушкой стихами и о стихах — было традицией того доброго времени, о котором мы ведем наше повествование.
Это трудно понять сегодня.
В это странно поверить.
Но так ведь было!
Тоненькими и толстыми сборниками современной поэзии зачитывались! Зачитывались допоздна, до первых,— до третьих петухов! Из-за них не спали вовсе по ночам!
Сборники поэзии передавали друг другу почитать на ночь, как нынче какой-то западный бестселлер! Сама современная поэзия была тогда бестселлером для молодежи.
Молодежь была удивительной и странной, потому что поэзии внимала и понимала ее. Наверное, ритм самой жизни звучал в поэтических строках для молодых, осмыс-лящих свое бытие выверенным и в муках найденным словом. Сравнением. Метафорой.
На поэтические сходки собирались толпами, заполняли площади и стадионы, как сегодня собираются на...
Нет, боюсь, сегодняшний параллели не найдется, чтобы описать то поэтическое сумасшествие шестидесятых.
Шурику не всегда нравилась вычурность поэзии Жени Евтушенко, но завораживала порой ее затрапезность.
Ему ближе и понятнее был поэт Роберт Рождественский, но быстро надоедал своей назидательностью и гражданским пафосом.
Его отпугивала в некоторой степени сложность поэзии Беллы Ахмадулиной, но Шурик своим нутром ощущал какое-то колдовство ее звучащего слова.
Он не открыл для себя еще поэта Андрея Вознесенского, но у Шурика еще многое было впереди.
...Когда было трудно — говорили стихами.
Когда было счастливо — говорили стихами.
Когда было скучно либо невмоготу — читали стихи.
Когда читали стихи, значит, однажды, хотя бы раз пробовали писать стихи сами...
Стихи были отзвуком той эпохи. Ее выражением.
— Лида! Знаете, какое мое самое любимое стихотворение у Ярослава Смелякова?
Лидочке нравился поэт Ярослав Смел яков. В его поэзии было столько гражданственности, порой тихо-щемящего чувства. Лидочка с готовностью откликнулась на вопрос-предложение Шурика и даже внутренне встрепенулась: юноша заговорил о стихах! Во всяком случае, в их ситуации, в день знакомства это было очень даже символично и говорило о многом:
— Какое?
У Шурика была хорошая память. Память его просто схватывала на лету однажды увиденное.
Правда, запах цветов на Лидочкином столе и этот скрип стула... В этом случае память странным образом как бы спала.
Да, так вот! Память Шурика была в общем-то в большинстве случаев крепкой. И стихи, которые Шурик читал не спеша, чаще вслух, смакуя ритм и рифму, и вовсе помнились ему если не во множестве, то в пределах широких.
— А вот послушайте.
И Шурик начал декламировать:
Вдоль маленьких домиков белых
Акация душно цветет...
Шурик читал не спеша, не так, как долдонят школьники в классе у доски пусть даже самую прекрасную классическую поэзию. Он читал очень просто, но вдохновенно, понимая, чувствуя, любя. Порой чтение стихов у Шурика приобретало ораторскую окраску:
...Хорошая девочка Лида
На улице Южной живет...
Лидочка дагадалась сразу, что Шурик станет читать из Смелякова именно эти стихи, потому что любила их сама, потому что в стихотворении шла речь словно бы о ней. Она сама в мечтах хотела быть той самой хорошей девочкой Лидой, жившей на Южной улице и сводившей с ума одного мальчишку из их квартала.
...В оконном стекле отражаясь,
По миру идет, не спеша...
Шурик чеканил ритм стихов в такт маятнику настенных часов, что были в комнате у Лидочки. Он не замечал их стрелок, как все влюбленные, но внезапный бой этих часов...
Бой настенных часов сбил Шурика с толку и со стихов. Вновь какое-то загадочное состояние охватило его. Он непременно уже однажды слышал звук этого боя!
Эта мысль молнией пронеслась в его внезапно разгоряченном мозгу. Он слышал этот звук! Вот только когда это было и при каких обстоятельствах?
Шурик занервничал и даже испугался, потому что ничем не мог себе помочь и объяснить эти странности, с которыми в последние минуты столкнулся в этом доме.
Испугался, потому что звук часов ему что-то определенно подсказывал, и Шурик не был уверен, что предсказание сулило ему хорошее.
Лидочка к тому времени в другой комнате была переодетой. Она в последний раз взглянула на себя в зеркало и убедилась — хо-ро-ша!
Точь-в-точь, как в стихотворении, которое в другой комнате декламировал Шурик. И вдруг замолк. Очевидно, забыл строки.
Лидочка хотела прийти на помощь Шурику:
— А дальше? Забыли?
И услыхала через некоторую паузу:
...Хорошая девочка... Лида...
«А чем же она хороша?» — с этой репликой Лидочка появилась в большой комнате, где ее ждал Шурик. Ее появление можно было бы сравнить только с музыкой, которая зазвучала неожиданно, но очень к месту и вовремя, как это бывает в хороших кинокартинах.
