— Говорить нам действительно не о чем, — сказал Медведев. — Но я хотел бы увидеться с сыном. Надеюсь, вы с мужем не будете против…

— А зачем это тебе? Родился он без тебя, ты совсем не знаешь его.

— Именно поэтому я и хочу его видеть, — сказал Медведев. — Это ведь мой сын? Не так ли…

Люба не сразу почувствовала теплоту своих слез. Она отвернулась, промокая щеки платком.

— Где ты работаешь? — спросила она. — Давно в Москве?

— Я не в Москве, Люба. Я под Москвой. Давай потолкуем потом. Когда ты хоть немножко привыкнешь к тому, что есть еще и я, Медведев. Сидящий под Москвой, как Тушинский вор…

— Я не виновата перед тобой.

— Разве я виню тебя?

— Ты не представляешь, что я тогда пережила…

— Почему же? Очень хорошо представляю! Я даже согласен с тобой. Во всем. Кроме одного… И потом, эта комедия с усыновлением. Но… давай потолкуем в другой раз!

— Дима!

Он исчез во дворе, пропал среди многочисленных посетителей галереи. Люба, почему-то до предела уязвленная, тоже вышла во двор. Вера поднялась со скамьи, с тревожной надеждой поглядела на мать:

— Мамочка, а где… он?

Мать уловила заминку: дочь постеснялась назвать Медведева папой.

— Хочешь мороженого? — собираясь с мыслями, спросила Люба.

— Нет… — Глаза Веры снова блеснули, но Люба не заметила этот недетский печальный блеск. А ее собственные глаза все еще гневно щурились, белые ноздри двигались и зубы сжимались, сопротивляясь улыбке. Вскинув гордую и красивую голову, она быстро провела дочь сквозь толпу.

Обычно для возвращения спокойной уверенности ей хватало одного восхищенного мужского взгляда, а тут с лазерной точностью пересекалось на ней множество, и прежнее состояние быстро вернулось к ней.

На Пятницкой мать с дочерью поглотило ненасытное и вроде бы вечное эскалаторное горло сказочного столичного подземелья.

Куда было ехать в такую рань? Но Михаилу Георгиевичу лучше чем кому-либо известно, что в Москве всегда, во всякое время суток, найдется важное дело, если ты не ленив и хочешь чего-то добиться.

Конечно, высшие «эшелоны» появляются на работе только после двенадцати, а кое-кто и не каждый день. Средние, подражая высшим, являются около десяти, зато у низших (от которых все и зависит) свежая голова бывает лишь рано утром.

Тут уж, как говорится, кто первый…

К тому же ошибочно считать, что дела в Москве решаются обязательно в учреждениях и в рабочее время.

Прежде чем сделать основной, еще ночью запланированный визит, Михаил Георгиевич побывал в трех местах, сделал десятки звонков с квартирных телефонов и уличных автоматов.

По случаю раннего времени пришлось отказаться от заманчивой мысли вызвать служебную «Волгу».

Он никогда не жалел денег на такси, знал, что иначе в Москве ничего не успеешь.

На Новой Басманной Бриш изловил такси, четко назвал очередной адрес, адрес НИИ. Ехал он не в свой отраслевой институт, а в тот самый «почтовый ящик», откуда ушел лет восемь назад и где когда-то работал Медведев. На полпути пришлось застопорить и по автомату позвонить секретарше Академика, чтобы та заказала пропуск.

Менее чем через час машина остановилась у проходной института. Михаил Георгиевич не без труда уговорил шофера подождать.

Сравнительная тишина и непрямая дорога, осененная новейшей зеленью и несколькими старыми, видимо, еще дореволюционными деревьями, слегка успокоили Михаила Георгиевича. Он любезно, ничего не значащей фразой обмолвился с вахтером, поцеловал руку секретарше, тщательно потряс ладошку Академика.

Академик был такой же веселый и юркий, как во времена медведевской «Аксютки». Он занимался теми же, что и десять лет назад, фундаментальными исследованиями. Прикладные возможности этих исследований позволили институту трижды переменить практическое направление работ, и все три раза в высоких инстанциях с энтузиазмом встречали очередную идею. Со временем интерес к новому делу сменялся интересом к другому, новейшему, прежняя идея тускнела и меркла в блеске иной, еще более захватывающей, и практическая направленность институтских работ круто менялась. «Так он и толчет воду в ступе», — подумал Бриш, почтительно выслушивая восторженного Академика. Пока не выслушаешь, нельзя было говорить о своем деле, но Михаил Георгиевич торопился, поэтому перебил и прямо спросил Академика о вакансиях. Нет, он не собирается возвращаться в «почтовый ящик», не для того он вылез из «почтового ящика»! Его мирный, сугубо гражданский отраслевой институт дает человеку мыслящему не меньшие, а большие возможности. Академик берется опровергнуть подобную мысль? Очень хорошо, но лучше в другой раз. А теперь… как же все-таки насчет вакансий? Нет, речь идет о бывшем работнике института, докторе, простите, кандидате наук.

— Медведев? — Академик удивленно посмотрел на Михаила Георгиевича. — Да, очень интересно работал. Но ведь он давно дисквалифицирован! И потом… В инстанциях просто нас обхохочут.

— А кто говорит о Москве? — сказал Бриш. — Я вообще не о нашем институте. Я бы попросил вас позвонить… В одно место… чтобы там позвонили в Ленинград, на худой конец, в Красноярск.

И Бриш назвал руководителей двух периферийных НИИ.

— Ну, это проще пареной репы, — сказал Академик. — А почему ты не позвонишь сам?

Но Академик тут же набрал телефон министерства.

Оперативность, с которой улаживались иные дела, удивляла порой и самого Михаила Георгиевича. Он поговорил с Академиком о погоде и пообещал как-нибудь завезти бронзового фавна.

Таксист терпеливо ждал у проходной института. Громко, словно будильник, стучал счетчик. Михаил Георгиевич при виде двухзначной цифры в рублях мысленно поморщился, только настроение было неважным отнюдь не от этого. Не доезжая до места работы двух кварталов, он отпустил такси и вновь надолго занял будку телефона-автомата. После настойчивой и однообразной «работы» он наконец дозвонился до сестры Иванова и попросил ее через брата достать ему точный адрес Медведева.

— А почему ты сам не позвонишь Саше? — спросила Валя, — у тебя же есть телефон клиники. В конце концов, вы же приятели.

Вопрос был резонным и, самое неприятное, прозвучал он сегодня уже дважды. Михаил Георгиевич отделался шуткой. В кафе-мороженом, где он через полчаса встретил Валю, толкались шумные школяры Ромкиного возраста. Сидя за мраморным столиком, Бриш нехотя глотал сладкую дымящуюся массу, поддакивал и выслушивал многозначительные намеки. У него мало, совсем мало времени…

— Слушай, Валя, а как поживает твой прапорщик? Он что, снова в командировке?

Сестра нарколога Валя так посмотрела на Михаила Георгиевича, что ему стало не по себе.

— Во-первых, он был капитан, а не прапорщик, — сказала она. — Потом, он… теперь он в бессрочной командировке… Оттуда не возвращаются.

Она отвернулась.

— Извини, я не знал.

— Ничего, — она промокнула платком глаза. После необходимой паузы он осторожно напомнил ей, для чего они встретились. Оказалось, что Валя знала не только медведевский адрес, но и телефон:

— Да, да, я где-то записывала, — она разворошила всю сумочку. Нашла записную книжку и продиктовала. — Но это через коммутатор, он там редко бывает. Надо договариваться, приглашать заранее. А вот почтовый адрес…

«Суду все ясно», — подумал Михаил Георгиевич, выслушивая оживленный лепет и улыбаясь своей внутренней, незаметной снаружи улыбкой.

Валя, не стесняясь, пудрила нос. Михаил Георгиевич попрощался. Он едва успевал в комиссию по опеке. Но прежде чем ехать в комиссию, он пешком прошагал на арбатский почтамт, успел позвонить в совхоз, чтобы Медведеву сообщили о времени следующего звонка. Не очень вежливый мужской голос пообещал сообщить, если будет возможность. «Что значит, если будет возможность?» — кричал в трубку Михаил Георгиевич, но в ответ образовались одни лишь коротенькие гудки. После посещения райисполкома Михаил Георгиевич позвонил вновь, телефон не ответил вообще.