Доможиров с благоговением слушал хозяйку.

— А что вы думаете, — сказал он радостно, — и вправду так!.. Она такая красивая: жаль только: похудела, как женишок уехал.

— Похудеешь! — злобно возразила хозяйка, лицо которой в одну минуту покрылось синими пятнами. — Похудеешь, как бросил, да еще в таком положении, что стыдно будет в люди показаться!

— Эх нехорошо про честную девушку так говорить! — заметил недовольным голосом Доможиров.

— Честная! честная! — запальчиво подхватила Кривоногова: — небось, одного успела спровадить, того и гляди другой явится. Что, я слепа, что ли? не вижу, как башмачник то и дело к ней бегает, шьет ей такие фокусные башмачки… с боку надевать, что ли, их нужно? Я увидала, да и спроси: «Кому это?», покраснел и говорит: «На заказ». Я себе думаю: постой, немчура, погляжу… В воскресенье она пошла к обедне, глядь: ноги точно щепки, и фокусные башмаки надеты; а… это что?

И хозяйка, подбоченясь, вопросительно глядела на Доможирова.

— Ну, что же?.. она ему заказала,

— За-ка-за-ла? — протяжно повторила хозяйка. — Нет-с, Афанасий Петрович, я не мужчина; смазливая девчонка меня не проведет. Она готова обобрать всякого. Суньтесь-ка!

— Что вы? я стар, она на меня и не посмотрит! — сказал Доможиров и улыбнулся при мысли: что, если б он в самом деле понравился Полиньке?

Девица Кривоногова, видно, догадалась, какие преступные ощущения шевельнулись в его душе и озарили довольной улыбкой его некрасивое, серое лицо; она затряслась и, едва удерживая бешенство, спросила:

— Пожалуй, и вы уж не хотите ли жениться на ней? ха, ха, ха! вот была бы хорошая хозяйка! вишь, на губах еще молоко не обсохло а уж как умеет всех приманивать!

И хозяйка, отодвинув с сердцем свою чашку, положила локоть на стол.

— Небось, — говорила она, будто рассуждая сама с собою, — когда я была молода, женихов не было же столько! честные девушки не сами себе женихов ловят, а кто посватается, только и есть… У ней так счету нет… На заказ! Нет, я все вижу, — продолжала хозяйка, обращаясь к Доможирову, — да молчу, а уж как выйду из терпенья!

И она стучала кулаком по столу и яростно глядела на Доможирова, который в смущении покачивал ногой. А сын его, пользуясь случаем, воровал сахар и делал разгоряченной хозяйке уродливые гримасы.

Стук в дверь прекратил ревнивые крики девицы Кривоноговой, к величайшей радости Доможирова.

— Кто там? — грозно окликнула хозяйка.

Низенькая фигура горбуна показалась в дверях. быстро окинул своими блестящими глазами комнату приложив руку к шляпе, вежливо спросил:

— Палагея Ивановна Климова здесь проживает?

— Здесь, — отвечала хозяйка, вылезая из-за стола. — А вам ее нужно? — нагло спросила она, подойдя к горбуну.

— Да-с.

— Извольте, — небрежно сказала хозяйка, видимо рассерженная таким кротким ответом: — из сеней направо, вверх; одна дверь всего.

— Благодарю-с!

И горбун вышел. Хозяйка крикнула:

— Эй, Федя! проводи чужого дядю наверх!

Брат и сестра побежали за горбуном.

— Вот недавно уехал, а уж и начали таскаться, проворчала хозяйка, садясь на свое место.

Доможиров захохотал.

— Неопасно, — сказал он, — ха, ха, ха! Горбун! видали, что ли?

— Велика важность, что горбун!

— Ну, все-таки с горбом… ха, ха, ха!

Доможиров принужденно смеялся: ему хотелось веселить хозяйку, чтоб она снова занялась чаем и предложила ему чашечку.

— Лишь бы женился, она не посмотрит, что горбун, сама всякому готова на шею вешаться.

— Эх, Василиса Ивановна! — с упреком заметил Доможиров, — нехорошо чернить сироту: ведь я вижу, как она живет. Нас с вами сковороду лизать заставят.

— Так я лгу, что ли, по-вашему? а?

И хозяйка вытянулась во весь рост и, дрожа от злости, кричала:

— Так я лгунья? И все из-за скверной девчонки! Спасибо вам, спасибо, Афанасий Петрович! Вот, делай добро людям!

— Полноте, Василиса Ивановна, разве я вам что-нибудь обидное сказал?

— А, так вам кажется, еще мало вы меня обругали? так я буду сковороду лизать? а? Небось, вы ее хвалите, горой за нее, а я ведь тоже сирота!

И хозяйка заревела.

Доможиров подмигнул сыну и в минуту самых жестоких упреков девицы Кривоноговой незаметно удалился. Но и в своей комнате он долго еще слышал, не без сердечного трепета, язвительные крики о том, что грех сироту обижать.

Полинька сидела за работой, не подозревая, что за нее происходит внизу жаркая ссора. Она немного похудела и побледнела; лицо ее, прежде веселое и беззаботное, теперь стало задумчиво. Услышав шаги на лестнице, она приподнялась, думая встретить Карла Иваныча, и очень удивилась, когда перед ней очутился горбун.

С приветливой улыбкой развязно подошел он к руке Полиньки.

— Извините, не обеспокоил ли я вас?

— Ничего-с, сделайте одолжение… Не угодно ли садиться?

Она подвинула стул. Борис Антоныч тотчас же воспользовался им. Сидя, он казался еще меньше; горб его стал заметнее, ноги не доставали до полу. Но он ловко уселся и начал так:

— Як вам, Палагея Ивановна, с маленькой просьбой…

— Очень приятно, — перебила Полинька, успокоенная развязным видом горбуна. — Что вам угодно?

— Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат… из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи.

Полинька покраснела и замялась.

— Извините меня… я никогда не шила халатов: слишком велика работа… у меня места мало.

— Мой халат немного места займет, — заметил горбун с тихим, добродушным смехом.

Он смеялся на собственный счет.

— Все равно… да я никогда не шила!

— Что делать, что делать! Не шили, так и толковать нечего… Вот еще я хотел было просить вас обрубить мне платочки и меточку кстати положить, — говорил горбун, вынимая из кармана сверток. — Я, знаете, человек холостой, одинокий, судьба невзлюбила меня и обрекла…

Он не договорил и тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось. Полинька была расположена к участию и теперь, больше чем когда-нибудь, сочувствовала всякому горю, особенно одиночеству. Ей живо представилось положение человека, лишенного возможности нравиться женщине, обреченного вечному одиночеству.

— Извольте, — ласково сказала она, принимая платки. — Платки я могу обрубить. Завтра же будут готовы.

— Вы сами изволите занести работу? — равнодушно спросил горбун.

— Я? нет-с! Я никогда своей работы не отношу.

— Как же? неужели все к вам ходят за нею? — с язвительной усмешкой спросил горбун. А,

— Нет, я мужчинам не отношу сама, — быстро отвечала смущенная Полинька.

— А, а, а! так вы боитесь ко мне… хе, хе, хе!

И горбун с наслаждением любовался вспыхнувшим лицом Полиньки.

— Как можно! — возразила она обиженным тоном.

— Как же вы всем сами относите работу, а мне не хотите…

— Я никогда не шила мужчинам… впрочем, я вам пришлю.

— Нет, не надо, — с испугом сказал горбун. — Не беспокойтесь, — продолжал он спокойнее. — Я лучше сам зайду, если только вы позволите.

Он встал со стула, поклонился и снова сел.

— Очень хорошо-с; они завтра будут готовы.

— Не спешите: я подожду, вот мне халат нужнее был: дело немолодое, согреться иногда хочется… хе, хе, хе!.. Полинька готовилась оправдаться, но горбун легким наклонением головы дал ей знать, что совершенно покоряется невозможности, и круто спросил:

— Вы одни изволите жить?

— Одна-с, — отвечала Полинька, обрадовавшись перемене разговора.

— Что изволите платить?

— Двадцать рублей.

— С дровами?

— С дровами.

— Дорого-с, — положительно сказал горбун, осматривая комнату. — А хозяйка хорошая? знаете, иногда потому платишь дороже.

— Да… — отвечала Полинька, не спеша похвалить свою хозяйку.

— Впрочем, знаете, оно, с одной стороны, и недорого, — заметил горбун, продолжая рассматривать комнату. — Жильцов, кроме вас, нет?

— Нет, я одна. Ах, да! еще внизу башмачник живет.

— Непьющий?

— О, как можно! — с живостью возразила Полинька и покраснела, спохватившись, что горбун совсем не знал Карла Иваныча.