— А, вот хорошо: ты велишь мне быть веселой, а сам-то! — с упреком заметила Полинька.

— Что?.. что такое? — спросил Каютин, стараясь придать веселый вид своему лицу.

— Ты плакал.

— Что я за дурак? я не ребенок, — обиженным тоном возразил Каютин.

— Я видела.

— Вздор! Лучше поцелуй меня, Полинька! Долго, долго мне не придется тебя видеть, тебя целовать! а я так привык к тебе, что сам не знаю, как я решился ехать.

Каютин сел на чемодан.

— Дай я запру чемодан, — сказала Полинька, стараясь скрыть свою грусть.

— Ты все возишься с чемоданом; не хочешь меня утешить, сказать, что не разлюбишь меня.

— Ты знаешь это хорошо! — твердо перебила Полинька.

Каютин поцеловал ее и, нежно взглянув ей в глаза, сказал торжественно:

— Я буду самый низкий человек, если разлюблю тебя!.. Ты любишь меня, но скажи, за что… я глуп, — прибавил он так наивно, что Полинька засмеялась.

— А может быть, — отвечала она, — я люблю больше глупых, чем умных.

— Ну, я ветрен.

— Остепенишься.

— Я лентяй!

— Будешь работать.

— Нет, нет, я скверный человек! — горячо сказал Каютин, чистосердечно сознавая в ту минуту свои недостатки и глубоко негодуя на свою давнюю беспечность, которая заставляла его теперь ехать искать счастья бог знает куда, тогда как ему давно следовало подумать о своем положении.

— Пожалуй, ты скверный человек, но я все-таки тебя люблю, — вот и все!

Полинька сделала ему премилую гримасу.

— Хорошо же, ты будешь виновата: я буду желать, чтоб ты меня полюбила все сильнее и сильнее, и из скверного человека превращусь просто в злодея!

— Ты слишком ветрен для злодея.

— Ну, так сделаюсь пьяницей! — со смехом сказал Каютин.

— Вот это так! — тоже смеясь, подхватила Полинька.

Стук в дверь прекратил их разговор.

— Войдите; кто там? — сказала Полинька, запирая чемодан.

В комнату вошла Кирпичова, держа в руках узел с хлебом.

— А, мое почтение, Надежда Сергеевна, — сказал Каютин, вставая с чемодана и вычурно кланяясь.

Полинька поцеловалась с Надеждой Сергеевной, которая подала ей узел и сказала, обращаясь к Каютину:

— Вот хлеб и соль на дорогу.

— И прекрасно! вино у нас есть; мы славно кутнем! Ах, боже мой!

Каютин с отчаянием схватил себя за голову.

— Что такое? — с испугом спросили в одно время Полинька и Кирпичова.

— Ах, боже мой! да как же быть? — говорил Каютин озабоченным голосом.

— Да что такое? не потеряли ли вы паспорта? — спросила с участием Полинька.

— Какой паспорт? — с презрением возразил Каютин. — Льду, льду нет! — прибавил он жалобно: — вино будет теплое!

И он чуть не плакал. Полинька смеялась.

— Браво! браво! — воскликнул Каютин. Он схватил бутылку, потом фуражку, подкинул фуражку к потолку, ловко поймал ее, спросил, надев на голову: «хороша фуражка, Полинька?» и выбежал из комнаты.

Прибежав в свою комнату, Каютин закричал раздирающим голосом:

— Хозяин! а хозяин!

К удивлению его Доможиров в ту же минуту явился с вопросом:

— Что вам?

— А вот что: если хотите удружить мне в последний раз, так вот опустите эту бутылку в ваш колодезь.

Доможиров идиотически засмеялся.

— Ну, как разобьется, — сказал он, — кто отвечает?

— Разумеется, вы.

— Ишь какие! ну, а зачем уезжаете, а? Ведь я пошутил, а вы и в самом деле подумали! Нет, я не такой; я благородный!

И Доможиров затянул покрепче кушаком свой халат.

— С чего же вы взяли, что я от вашей шутки уезжаю? — спросил удивленный Каютин.

— Знаю, все знаю, — отвечал Доможиров, прищурив глаза, — вы в тот же день задумали ехать, как я вынул раму. Ей-богу, для шутки! Ну, останьтесь; право, буду ждать деньги, а вперед, пожалуй, никогда не давайте.

— Спасибо вам, спасибо! — отвечал Каютин, тронутый жертвами Доможирова.

Доможиров страшно привык к нему: его веселый характер, толки о книгах, о разных важных предметах, о политике — все привязало его к Каютину, — и старик чувствовал, что жизнь его одушевилась с тех пор, как он к нему переехал. Доможиров в душе благоговел перед знаниями Каютина, и, не будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.

— Ну, как знаете, а право бы остались, — подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.

— Я уж и тройку нанял: скоро приедет.

— Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.

— Нет, уж теперь поздно, а как вернусь, так готовьте мне квартиру… только большую.

— Экой шутник, право!

— Однако простимтесь: я скоро поеду.

— Неужто? да останьтесь хоть до завтра: что за охота ехать к ночи?

— Веселее, — слез не видать. Прощайте!

И Каютин протянул руку Доможирову. Доможиров простер к нему свои объятия, прижал его крепко к своей засаленному халату и небритой бородой прикоснулся два раза к его щекам.

— Счастливого пути! — сказал он. — Лихом не вспоминайте!

— Не буду, не буду, вы только не браните меня.

— Не за что, — растроганным голосом отвечал Доможиров, и вдруг, будто припомнив что-то очень важное сказал: — подождите, я сейчас приду.

— Мне некогда.

— Одну минуту! — с упреком произнес Доможиров и выбежал вон.

Каютин печально смотрел на свою комнату. Она была совершенно пуста; с вечера еще вся мебель была продана Щукин двор, за пять целковых. Только кучки сору и черные полоски напоминали диван и комод, накануне украшавшие комнату.

Каютин подошел к окну и раздвинул зелень; он хотел было закричать Полиньке, чтоб она в последний раз посмотрела на его окно, но голоса недостало, и слезы рекой полились из его глаз; он отскочил от окна и плакал, как дитя.

Дверь с шумом раскрылась. Как дикий черкес, влекущий на аркане пленника, Доможиров сердито тянул своего сына в комнату, а тот упирался и кусал рукав своего халата. Сын, по примеру родителя, вечно ходил в халате.

— Ну, простись же, поблагодари! — говорил Доможиров, делая сыну страшные гримасы.

— А, Митя! прощай! — сказал Каютин.

— Скажите, чтоб хорошенько учился, — шепнул Доможиров.

— Учись хорошенько, Митя.

Мальчик молчал и продолжал кусать свой рукав.

— Ну, поцелуй же!

Доможиров, недовольный неловкостью сына, толкнул его в спину к Каютину. Мальчик от неожиданного удара ткнул прямо в живот молодому человеку и сильно сконфузился. Наконец он привстал на цыпочки и чмокнул в пуговицу пальто Каютина.

— Прощай!

И Каютин, смеясь, поцеловал Митю в лоб.

— Прощайте! — сказал Каютин, обращаясь к Доможирову.

— Прощайте, с богом! желаю вам счастья… приятного путешествия, — говорил Доможиров вслед уходящему Каютину.

— Бутылочки-то не разбейте! слышите?

— Слышу, слышу!

Каютин, перебежав улицу, в одну секунду очутился в комнате Полиньки. Гостей прибавилось немного. Катя и Федя играли около чемодана, а мать их сидела в углу и печально смотрела на своих детей. Надежда Сергеевна тихо разговаривала с Полинькой, которая при входе Каютина поспешно вытерла слезы.

— А, здравствуйте, Ольга Александровна! как поживаете? — сказал Каютин, раскланиваясь с печальной матерью Кати и Феди. — Ну, а вы что кричите, а? — продолжал он весело, обращаясь к детям. — А где же Карл Иваныч? что его не видать?

— Я ему дала комиссию; он сейчас придет, — отвечала Полинька.

— Хорошо! А я покуда, с позволения дам, выкурю трубку.

Но вдруг лицо Каютина омрачилось.

— Ах, я дурак! что я наделал? табаку-то и не купил, — воскликнул он печально и с ужасом посмотрел на всех.

Полинька невольно улыбнулась и, перемигнувшись с Надеждой Сергеевной и Ольгой Александровной, отвечала:

— Зато вино есть!

— Я сейчас сбегаю… нет, мне не хочется…

И Каютин хныкал, как капризное дитя; ему не хотелось оставить Полиньку. В ту минуту в дверях показался Карл Иваныч, весь запыхавшись, с двумя картузами табаку в руках, Он, видимо, смутился и не знал, что ему делать при виде Каютина, который радостно закричал: «а, а, а!»