— Вы далеко живете? — спросила пленница Граблина.

— Далеко-с! — отвечал Граблин.

Соня засмеялась и, указывая на окна его, сказала:

— Вон, вон его окны, где старуха смотрит.

Граблин быстро повернул голову посмотреть на мать; в то самое время раздался легкий звук ножниц и за ним сильный порыв смеху.

У Граблина в руках остался кончик косы с голубой лентой.

Соня и пленница с визгом исчезли. Граблин стал смотреть в щелку забора, но густые кусты акации мешали ему что-нибудь видеть в саду.

Долго еще Граблин стоял у забора, насторожив ухо, в ожидании, не услышит ли опять веселого смеха и звучного голоса своей ускользнувшей пленницы. Но ожидание было напрасно.

Старуха мать, смотревшая в окно, окликнула своего сына, который, сам не зная отчего, покраснел и побежал домой, совершенно забыв о своем намерении прогуляться.

— Что это ты в чужой сад смотрел? — такими словами встретила его старушка.

— Да там кто-то шалит, так я хотел… — запинаясь, отвечал Граблин.

— Я тоже заметила: моих цыплят заманивают; вчера одного принесли от них: говорят, барыня принесла.

— Вы знаете, кто они такие? — быстро спросил Граблин.

— Нет! девчонка сунула мне в руки цыпленка и убежала.

Поговорив с матерью, Граблин пошел за перегородку, сел за работу и, положив кончик косы с голубой лентой на лист чистой бумаги, поминутно смотрел на него. Он делал предположения, какова должна быть величина волос, каково лицо той, кому они принадлежат, припоминал слова и голос своей пленницы. Работа не шла; наделав ошибок, да, наконец, рассердился, бросил перо и, положив подушку на окно, стал смотреть на забор и на окна серенького домика, примыкавшего к саду, в котором слышался теперь скрип веревочных качелей и звонкий смех.

Стало смеркаться, Граблину было весело лежать на окне, ничего не делая, что редко с ним случалось.

В окнах серенького домика показался огонь. Граблин стал смотреть в него. За круглым столом, на котором кипел самовар, на диване сидела старушка с добрым и кротким лицом. К раскрытому окну подошла женщина в белом платье и села.

Граблин напряг зрение, думая разглядеть ее черты; но было уже темно.

На улице было так тихо, что Граблин слышал разговор в сером домике.

— Лиза, хочешь чаю?

— Нет! — грустно отвечала сидевшая у окна.

— Верно, опять много бегала и устала? — с беспокойством спросила старушка.

— Нет, я не устала! — машинально отвечала Лиза.

— Ну, хочешь молока?

— Нет, мне ничего не хочется!

— Лиза, что с тобою? — пугливым голосом сказала старушка, вставая из-за стола.

— Нет, ничего, ничего, это я так, бабушка! — поспешно отвечала Лиза.

Но Старушка уже стояла у окна и ощупывала голову у Лизы.

— Жар, право, жар! ты не выпила ли чего холодного?

— Ах, бабушка, да ничего! — сердясь и вырывая свою голову, говорила Лиза.

— Ну, ну, опять сердишься! — уходя на свое место, ворчала старушка.

— А зачем вы ко мне пристаете?

В голосе Лизы было столько грусти, что Граблин усомнился в своем первоначальном предположении, будто она была его пленница.

— Ну, вот, Лиза, нехорошо, что и ты скучаешь! Мне уж как не нравится здесь! И что за народ такой? Намеднись цыпленок забежал в сад, — веришь ли ты, насилу нашли хозяйку, а живем здесь вот уж две недели; ведь я никого не знаю из соседей: может быть, и воры какие; все прячутся, не кланяются; мне это, право, не нравится.

Лиза быстро отвечала:

— Ну, поедемте в деревню.

— Ну, ну, вот уж сейчас; да я и устала, не могу так скакать, — с испугом возразила старушка.

Самовар был убран, старушка раскладывала пасьянс, а Лиза продолжала сидеть у окна, подперев голову руками.

Граблин долго смотрел на свою соседку и, не зная, чем обратить на себя внимание, тихо запел. Голос у него был довольно приятный.

Лиза быстро встала и села на окно, подставив ухо; Граблин все громче и громче пел.

— Лиза, Лиза! — закричала старушка, услышав пение.

— А?

— Отойдя от окна; вишь, кто-то там распелся.

— Разве он мешает вам раскладывать пасьянс?

— Нехорошо! чего доброго, подумает, что ты для него сидишь.

— А мне что за дело, пусть его думает, если он так глуп.

Граблин пел все тише, вслушиваясь в разговор, и при слове «глуп» вдруг замолк.

Раздался звонкий смех, окно стукнуло, и Лиза скрылась.

Граблину было ужасно досадно, что он так нехитро поступил. Догадки его мучили. Смех Лизы напоминал ему его пленницу, но Лиза слишком была грустна для таких детских выходок.

На другое утро, отправляясь из дому, Граблин услышал за калиткой серого домика звонкий женский голос: «цып, цып» и писк цыплят. Граблину вдруг пришла мысль войти на двор и посмотреть, не его ли вчерашняя пленница предается сельским удовольствиям; долго он не решался, наконец придумал предлог: спросить старых жильцов, будто не зная, что они уже съехали.

Лишь только он раскрыл калитку и занес ногу на двор, как там поднялась тревога, цыплята засуетились, запищали, и кто-то сердито закричал:

— Ай, моих цыплят задавите!

Граблин в испуге хотел было воротиться, но калитка распахнулась: перед ним появилась смуглая девушка, в белом платье, с тарелкой в руках, на которой была гречневая каша. Огненные черные глаза девушки быстро и пронзительно окинули его с ног до головы, и этот взгляд обжег его.

— Кого вам нужно? — спокойно спросила его смуглая девушка.

Граблин замялся.

Смуглая девушка обратилась к старушке, сидевшей с чулком на ветхом крыльце:

— Бабушка, вас спрашивают!

И, повернувшись спиной к Граблину, она стала подзывать и кормить цыплят.

Граблин не верил своим глазам: две длинные черные косы, как змеи, колыхались на гибком стане смуглой девушки; но только одна из них значительно была короче другой, и вместо голубой ленты была вплетена в нее красная.

Граблин до того был ошеломлен своим открытием, что не заметил, как подошла к нему старушка и ласково спросила его:

— Что вам угодно?

Граблин вздрогнул и, запинаясь, отвечал:

— Я… я, верно, ошибся, здесь жили мои знакомые.

— А, так вы знаете эту квартиру? — радостно перебила его старушка.

— Да-с! я знал-с…

— Не холодна ли? а?

Граблин, не слыхав вопроса, пробормотал:

— Да-с!

— Что, холодна? — в испуге подхватила старушка и, качая головой, продолжала: — А как уверяли меня… ну, съеду, съеду!

— Нет-с, она очень, очень тепла! — перебил ее Граблин.

Смуглая девушка повернула голову, насмешливо посмотрела на Граблина и еще громче стала кричать: «цып, цып».

Двор был маленький, весь поросший травою; деревьев не было, но взамен их стена соседнего дома была закрыта березовыми дровами, от которых тянулась веревка через весь двор и примыкала к калитке сада; на веревке было развешано почти высохшее белье. Солнце ярко играло на белых простынях, и смуглая девушка с своими черными косами странна была посреди такой обстановки.

Она не обращала никакого внимания на Граблина и старушку, которая, обрадовавшись случаю поговорить, расспрашивала его о рынках, Гостином дворе и проч. Раздавая корм цыплятам, смуглая девушка походила скорее на какую-то богиню, рассыпающую вокруг себя сокровища: движения ее были плавны, даже величественны. Вдруг она звонко закричала: «гуль, гуль, цып, цып» и бросила горсть каши под самые ноги Граблину. Цыплята, куры и голуби окружили его. Он еще больше сконфузился. Лукавая улыбка недолго блуждала на губах смуглой девушки, она вдруг бросила далеко от себя тарелку, вся покраснела и, словно сейчас только спохватившись, быстро спряталась за белье.

Старушка в то время допрашивала Граблина, какие рынки лучше в Петербурге.

— Я здесь, батюшка, как в лесу, здесь люди как будто боятся знакомиться. А вы далеко изволите жить?

— Да-с… я…

В ту минуту белые простыни заколыхались, девушка быстро раздвинула их. Смуглое лицо с насмешливой улыбкой, черные косы, которые уже были подобраны и, как змеи, обвивали небольшую головку, полураскрытые загорелые плечи и руки резко отделялись на белых простынях, которые легко вздувались. Она насмешливо произнесла: