Самым важным результатом сражения и перемирия, однако, было то, что с этого времени вся злоба к туркам в рядах десантников АНЗАК испарилась. Теперь они знали врага на своем собственном опыте, и он перестал быть пропагандистским клише. Он уже не был коварным, фанатичным или чудовищем. Это был нормальный человек, и австралийцы считали его очень храбрым.
Это братание с противником, то есть проявление взаимоуважения солдат, которым положено убивать друг друга, не было привилегией одного лишь Галлиполи, потому что подобное происходило и во Франции. Но на этом конкретном поле сражения оно имело особую степень. Когда австралийским и новозеландским солдатам были розданы противогазы, войска отказывались использовать их. На вопрос почему последовал ответ: «Турки не будут применять газы. Они — честные бойцы»[18].
Знали бы солдаты Энвера чуть получше — не были бы они так уверены в своем мнении, хотя, возможно, они слышали о нем, ибо на Галлиполи к политикам пренебрежительно относились обе стороны, да еще так, как редко наблюдалось во Второй мировой войне. Скоро многие британцы стали чувствовать то же, что и Герберт: что эта кампания вообще не началась бы, если бы в самом начале политики действовали более ответственно.
Крайняя жестокость, с которой шли бои на Галлиполи, не дает намека на сочувствие, которое могли бы испытывать противоборствующие стороны по отношению друг к другу. В периоды относительного затишья, которые последовали за 19 мая на фронте АНЗАК, наблюдались самые странные происшествия. Однажды, посещая фронт, штабной офицер увидел с изумлением, что за линиями британских окопов расхаживает несколько турок на виду у австралийцев. Он задал вопрос: «Почему вы в них не стреляете?» — и услышал ответ: «Но они же не причиняют никакого зла! Оставьте в покое этих нищих». Позже в ходе кампании был замечен старый турок, в обязанности которого, вероятно, входила стирка одежды своей группы. Каждый день он вылезал из своего окопа и клал на бруствер по порядку мокрые рубашки и носки. И ни один солдат союзников и не думал стрелять по нему. С другой стороны, турки обычно не обстреливали уцелевших моряков с погибших кораблей, а на линии фронта к своим пленникам относились с добротой.
Между окопами шел непрерывный обмен подарками. Турки бросали виноград и сладости, а союзные солдаты — консервированные продукты и сигареты. Туркам не очень нравилась британская говядина. Однажды поступила записка: «Мясные консервы — нет. Пришлите молоко». Стало общепринятой практикой объявлять промазавшему снайперу о «лишении звания»: раздается внезапный треск выстрела, пуля проносится над головой турка, затем во вражеском окопе раздается хохот, оттуда машут лопатой или штыком и кричат на мягком английском: «Удачи в следующий раз, томми!»
Один или два раза состоялись личные дуэли. Пока остальные солдаты с обеих сторон прекращают огонь, какие-нибудь австралиец и турок становятся на бруствер и палят друг в друга, пока кто-то из них не будет ранен или убит, и тем самым что-то, кажется, доказывается: их умение, стремление «рискнуть», возможно, наиболее ценный предмет их гордости. Потом через мгновение все растворяется в ужасе и неистовстве атаки или перестрелки, нечеловеческого сумасшедшего смертоубийства без разбору.
Между этими двумя крайностями, между боями и перемирием, между битвой и смертью солдатам приходилось смиряться со своим ненадежным существованием. Скоро выработались привычки, соответствующие их жуткому окружению, и солдаты приспособились к этому очень быстро и очень неплохо. Кроличий лабиринт траншей и блиндажей стал им более привычен, чем родные деревни и дома. По ночам в нишах скал загоралось 10 000 костров, готовилось 10 000 порций еды. Они спали, ожидали свою драгоценную почту, единственное напоминание о потерянном нормальном мире. Своим блиндажам они уделяли особое внимание — лишняя полка в каменной стене, одеяло, прикрывающее вход, обложка из упаковки печенья для потрепанной книги. Они помнили каждый изгиб в траншее, где может подстерегать пуля снайпера, они воспринимали ранение, как если бы это произошло на футбольном поле, они спорили на темы войны и ограниченной старомодной стратегии артиллерийских дивизионов, они рисковали купаться в море под разрывами шрапнели, и ничто не могло остановить их. Они проклинали, жаловались, мечтали, и, по сути, это было их домом.
Ни один визитер не оставался равнодушным к увиденному, побывав на плацдарме АНЗАК. Это было нечто столь удаленное от жизни, столь опасное, столь возвышающее, такое гротескное и театральное и все-таки низведенное до спокойной и почти прозаической рутины. Сердце замирает, когда приближаешься к ветхой пристани на берегу, ибо там беспрерывно падают турецкие снаряды, и кажется, что там никому не выжить. И тут же на берегу появляется необычное ощущение возвышенной жизни. Не важно, насколько ужасен грохот, но солдаты передвигаются, почти не обращая на него внимания, и с таким видом, будто они жили здесь всю свою жизнь, и это само по себе вселяет уверенность в каждого, ступающего на берег. Внешне плацдарм похож на огромный лагерь старателей в какой-то дикой пустынной долине. Ближе к берегу расположены блиндажи высшего командного состава, радиостанция, телефонный коммутатор, прожектора, мастерские по изготовлению бомб, загон для турецких военнопленных, кузница. Десятки безмятежных мулов укрыты в овраге, а с наступлением ночи они начнут перевозить боеприпасы и другие материалы к траншеям, находящимся на холмах, водный рацион равнялся одной кружке в день. Возле пристани дымился мусоросжигатель, который громко трещал, если в пламя попадала неразорвавшаяся пуля. Пустая коробка из-под снарядов служила гонгом для офицерской столовой. Там ели мясные консервы, печенье, сливовый и яблочный джем и изредка мороженое мясо, никаких овощей, яиц, молока или фруктов.
Над берегом лабиринт козьих троп уходит вверх через заросли дрока и последние сохранившиеся островки колючего дуба, и тут на каждом шагу какой-нибудь солдат устроил себе укрытие на склоне оврага: дыра, уходящая внутрь, ветки деревьев или, возможно, куски брезента вместо крыши, одеяло, несколько консервных банок и коробок — вот и все. Пока продвигаешься вверх, видишь множество надписей, предупреждающих о вражеских снайперах: «Держись левой стороны», «Опусти голову», «И то и то одновременно». И вот наконец сами окопы, где солдаты весь день не выпускают из рук оружия, наблюдая и наблюдая через перископы за малейшими движениями во вражеских окопах. Сигареты свисают из уголков рта. Солдаты спокойно перебрасываются фразами.
Гамильтон посетил плацдарм 30 мая и так об этом вспоминал: «Солдаты, спотыкающиеся под весом огромных кусков замороженной говядины; солдаты, с трудом взбирающиеся по скале с керосиновыми канистрами, наполненными водой; солдаты копают, солдаты готовят пищу, играют в карты в небольших каморках, вырытых в бортах желтой глины, — у каждого вид, будто он празднует банковский выходной. Похоже, терзания и заботы человеческие, страдания и тревоги духовные покинули эти места. Босс, счет, девушки, зависть, злой умысел, голод, ненависть умчались к антиподам. Все это время над головой грохочут и свистят снаряды и пули, издавая ту же ноту жестокой энергии, как и все, что находится вокруг. Чтобы понять этот жуткий грохот, надо поднять глаза и посмотреть в дальний конец долины, и там можно разглядеть, как турецкие ручные гранаты рвутся на гребне хребта, как раз там, где временами поблескивают штыки и едва различимые на фоне матушки земли фигуры ползут неровной линией. Или вот они поднялись и стали стрелять, стали различимы силуэты на фоне неба, и тут вы узнаете обнаженных атлетов из антиподов, и сердце готово выпрыгнуть из груди, когда целая группа их бросается вперед и внезапно исчезает. И дождь из снарядов вдруг прекращается — только на момент, но все это время с горящего гребня, где находится Куинн, течет струйка раненых — некоторые бредут, превозмогая боль, сами, других несут на носилках. Снаряды ранят всех, течет непрекращающийся, молчаливый поток бинтов и крови. И все же трое из четырех „мальчиков“ проявляют выдержку и находят силы для улыбки или слабого кивка в знак приветствия своим товарищам, ожидающим своей очереди, пока раненые идут, идут и идут вниз к морю.
