«Голиаф» не считался очень ценным кораблем — ему было уже 15 лет, а тоннаж не достигал 13 000, — но все равно сам факт, что его потопили, и в таких непростых условиях, делал присутствие подводных лодок еще более угрожающим, чем когда-либо. Фишер объявил, что должен немедленно вывести «Куин Элизабет» из акватории Средиземноморья. Черчилль уже был готов с этим согласиться: были готовы к отплытию новые мониторы с противоторпедными пластырями, а также другие замены, которые можно было отправить к де Робеку. Но с лордом Китченером все обстояло иначе. 13 мая Черчилль попросил его прибыть на совещание в Адмиралтействе, и вот там ему сообщили новость об изъятии флагмана. «Лорд Китченер, — вспоминает Черчилль, — очень рассердился... Лорд Фишер пришел в еще большую ярость. „Куин Элизабет“ должна вернуться в Англию, должна вернуться немедленно, она должна быть дома уже сегодня ночью, или он покинет Адмиралтейство навсегда». Черчилль приложил все усилия, чтобы успокоить Китченера, рассказывая ему о новых мониторах и других заменах, и к концу заседания Фишер настоял на своем. Были отправлены приказы с отзывом «Куин Элизабет», и в то же время де Робеку было запрещено возобновлять атаки в Нэрроуз.
На следующий день, 14 мая, состоялось совещание в военном министерстве, которое Черчилль описывает как «серное». Сцена обладала всеми качествами, характеризующими перипетии Галлиполийской экспедиции.
Китченер был в ужасном настроении. Он отправлял в Турцию армию, говорил он, среди заверений, что флот прорвется в Дарданеллы, а также потому, что его подталкивал Черчилль, настаивавший на «великолепном потенциале „Куин Элизабет“. Флот потерпел неудачу, а сейчас еще и забирают „Куин Элизабет“ в тот самый момент, когда армия бьется не на жизнь, а на смерть на оконечности полуострова. Так случилось, что в тот день „Тайме“ опубликовала нападки на правительство Асквита в связи с нехваткой снарядов. Продолжая разбор проблемы, Китченер становился все мрачнее. Он говорил, что никакая организация не в состоянии справиться с расходом боеприпасов. Никто не мог предвидеть того, что произошло. Если русские дадут трещину на Востоке, весьма возможно, что немцы перебросят свои армии на Запад и бросятся завоевывать Британские острова.
Единственный комментарий Фишера на все это заключался в том, что с самого начала он был против Дарданелльской авантюры, и это, заявил он, лорд Китченер отлично знал. Теперь, похоже, всех охватило сердитое и унылое настроение, и присутствовавшие без особого терпения выслушали возражения Черчилля, что успех кампании никогда не ставился в зависимость от «Куин Элизабет». Единственное, что надо сейчас делать, — это дать подкрепления Гамильтону, довести кампанию до конца и забыть смутные опасения по поводу вторжения в Англию. Но в ситуации, когда первый морской лорд был открыто против него, позиция у Черчилля была не из сильных, и совещание закончилось без принятия конкретного решения.
Кризис теперь почти невидимо приближался к своей высшей точке. После полудня состоялась совершенно дружеская встреча между Фишером и Черчиллем для обсуждения замен, которые надлежало отправить де Робеку. Был согласован перечень кораблей, и Фишер уехал отдыхать. Поздно ночью Черчилль вновь просмотрел этот список и решил добавить к нему две подводные лодки класса Е. Его записка по этому поводу была обычным путем послана в офис Фишера, чтобы адмирал смог увидеть ее у себя на столе на следующее утро. И тут разразилось извержение. Фишер, вероятно, приехал к себе в офис 15 мая примерно в 5.00 утра и, увидев записку от Черчилля, решил немедленно уйти в отставку. Эти две субмарины, может быть, стали последней каплей, подточившей его терпение.
«Первый лорд, — писал он, — после тревожных размышлений я пришел к скорбному заключению, что неспособен далее оставаться Вашим коллегой. В интересах общества будет нежелательно углубляться в детали — как говорил Джоуэт, „никогда не объясняйся“, — но я нахожу все более трудным подстраиваться к ежедневно растущим запросам Дарданелл, чтобы соответствовать Вашим взглядам — как Вы верно вчера заметили, я занял позицию непрерывного наложения вето на Ваши предложения.
Это несправедливо по отношению к Вам, помимо того, что очень неприятно мне самому.
Чтобы избежать расспросов, я немедленно уезжаю в Шотландию.
Искренне Ваш,
Фишер».
Позднее утром Черчилль получил это письмо через секретаря на пути через плац конной гвардии и не придал факту серьезного значения, поскольку раньше Фишер столько раз уходил в отставку или грозился уйти. Однако адмирала нигде не могли найти, и Черчилль отправился на Даунинг-стрит обсудить вопрос с премьер-министром. Первой мыслью Асквита было отдать Фишеру приказ от имени короля вернуться к исполнению обязанностей, и секретарей послали прочесывать город, пока его не найдут. Кто поехал на главные вокзалы, другие разыскивали в Адмиралтействе. Однако прошло несколько часов, пока адмирала не нашли в номере гостиницы на Чаринг-Кросс, и какое-то время тот отказывался выходить. В конце концов, он согласился встретиться, по крайней мере с премьер-министром.
Когда Фишер приехал для этой беседы, Ллойд Джордж находился в вестибюле Даунинг-стрит, 10. «Вместо его обычной сердечной приветливости, — вспоминал Ллойд Джордж, — у него на лице была воинственная мрачность, нижняя губа выдавалась вперед, а складки в уголках рта были заметнее, чем обычно. Его любопытные восточные черты лица, как никогда, походили на те, что высекают на восточных храмах, да еще эти насупленные брови. „Я подал в отставку“ прозвучало вместо приветствия, и на мой вопрос о причине он ответил: „Больше не могу выдержать“. Затем он сообщил мне, что идет на встречу с премьер-министром, твердо решив ни в коей мере в дальнейшем не участвовать в этой дарданелльской „глупости“, а вечером уезжает в Шотландию».
Фишер определенно был в ярости, чтобы соблюдать формальности, и ни Асквит, ни Черчилль не смогли переубедить его.
В своем последнем письме Черчиллю (так и видишь дрожащее перо в руке адмирала) он пишет: «ВЫ ЗАЦИКЛЕНЫ НА ПРОРЫВЕ В ДАРДАНЕЛЛЫ, И НИЧТО НЕ ОТВРАТИТ ВАС ОТ ЭТОГО — НИЧТО. Я слишком хорошо это знаю... Вы останетесь, а Я УЙДУ — так будет лучше». И потом последовал его вызывающий финальный ультиматум Асквиту с требованием в качестве условия его возвращения передачи ему абсолютного контроля над флотом и удаления Черчилля и всех остальных, кто, по его мнению, стоял у него на дороге. Конечно, это был абсурд, даже сумасшествие, и это означало, что старика надо убирать со сцены как можно быстрее. Короткая записка от Асквита о принятии отставки завершила его карьеру.
В обычные времена Черчилль, может быть, сгладил бы уход Фишера, но слишком многое произошло слишком быстро. Одного кризиса со снарядами было достаточно, чтобы сбросить правительство или, во всяком случае, вызвать его перекройку. Начало смутно казаться, что именно Галлиполийская кампания виновата во всех проблемах, а Черчилль считался основным ее автором. Он подстрекал к ней с самого начала. Он потерял корабли. Он был причиной неудач и задержек с высадкой армии. Он был любителем, осмелившимся действовать вопреки экспертному мнению адмиралов — даже Фишера, величайшего из них. Все это было дико несправедливо. «Это (вывод Черчилля из Адмиралтейства) — жестокое и несправедливое унижение, — писал Ллойд Джордж. — Неудача в Дарданеллах была вызвана не столько торопливостью Черчилля, сколько медлительностью лорда Китченера и Асквита».
Узнав об отставке Фишера, Эндрю Бонэр Ло и лидеры оппозиции тут же известили Асквита, что они будут оспаривать решение правительства в палате общин, и Асквит сразу же вступил в переговоры с целью создания коалиции. В запутанных действиях нескольких следующих дней Черчилль вообще не принимал участия; некоторое время его друзья создавали видимость борьбы за него, но консерваторы были настроены решительно. Наконец новый кабинет был провозглашен 26 мая. Балфур должен был переходить в Адмиралтейство, а сэр Генри Джексон стал его первым морским лордом. Джексон был почти таким же противником Дарданелл, как и Фишер, и позднее объявил, что, по его мнению, попытка прорыва в пролив — «чистое безумие». Черчилль отклонил предложение возглавить министерство колоний, потом были разговоры о передаче ему командования армией во Франции, но в конце концов ему дали незначительный пост канцлера герцогства Ланкастерского. В некотором смысле это было его самое глубокое падение в политике с тех пор, как пятнадцать лет назад он был впервые избран в палату общин. Тем не менее, ему дали место во вновь сформированном комитете по Дарданеллам, и, хотя он не имел полномочий на принятие решений, подразумевалось, что он будет курировать операции в Галлиполи. 26 мая он покинул Адмиралтейство и вернулся туда лишь двадцать четыре года спустя, после начала Второй мировой войны.
