Дайте Дайте хлеба человеку, Человек без хлеба — волк, Ну — и хлеб без человека Небольшой, конечно, толк. Дайте чаю, он полезен, Бодрость будит, гонит сон. Утомлению любезен И тоске приятен он. Сахар с чаем неразлучен, Дайте сахару, вобще! Без него желудок скучен, Монпансье ему — вотще… Дайте мяса, — в нем таится И кузнец, и кирасир… В нем невидимо струится Сильной жизни эликсир. Дайте яиц, масла, гречки, Проса, полбы и пшена, Чтобы нервность нашей речи Вдруг была укрощена. Чтобы жизнь, взлетая шире, Обернулась — нам в удел — Не картошкою в мундире — А богатой жатвой дел! Буржуазный дух Я — буржуа. Лупи меня, и гни, И режь! В торжественные дни, Когда на улицах, от страха помертвелых. Шла трескотня — В манжетах шел я белых. Вот главное. О мелочах потом, Я наберу их том. Воротничок был грязен, но манжеты Недаром здесь цинично мной воспеты: Белы, крахмальны, туги… Я — нахал, Нахально я манжетами махал. Теперь о роскоши. Так вот: я моюсь мылом. Есть зеркало, и бритва есть, «Жиллетт», И граммофон, и яблоки «ранет», Картины также «Вий» и «Одалиска». Да акварель «Омар», при нем сосиска. Всего… все трудно даже перечесть: Жена играет Листа и Шопена, А я — с Дюма люблю к камину сесть Иль повторить у По про мысль Дюпена; Дюма дает мне героизм и страсть, А Эдгар По — над ужасами власть. У нас есть дети, двое… Их мечта — Бежать в Америку за скальпами гуронов. Уверен я, что детские уста Лепечут «Хуг!» не просто, нет. Бурбонов, Сторонников аннексий я растил! Молю всевышнего, чтоб он меня простил. Мы летом все на даче. Озерки Волшебное, диковинное место; Хотя цена на дачу не с руки, И дача не просторнее насеста, Но я цинично заявляю всем: На даче! Ягоды! В блаженстве тихом ем!!! Вот исповедь. Суди. Потом зарежь. Я оправданий не ищу, не надо. К «буржуазности» я шел сквозь «недоешь», Сквозь «недоспи», сквозь все терзанья ада Расчетов мелочных. Подчас, стирая сам, Я ужинал… рукою по усам. Я получаю двести два рубля, Жена уроками и перепиской грабит, Как только носит нас еще земля?! Как «Правда» нас вконец не испохабит?! Картины… книги… медальон… дрова! Ужасная испорченность… ва-ва! Упорны мы! Пальто такое «лошь» Со скрежетом купили, хоть рыдали; За «Одалиску» мерзли без калош, А за «Омара» полуголодали. Вопще, оглох наш к увещаньям слух… Елико силен буржуазный дух! Реквием
Гранитных бурь палящее волненье, И страхом зыблемый порог, И пуль прямолинейных пенье — Перенесли мы, — кто как мог. В стенных дырах прибавилось нам неба, Расписанного тезисами дня; Довольны мы; зубам не нужно хлеба, Сердцам — огня. Истощены мышленьем чрезвычайно, Опутаны мережами программ, Мы — проповедники в ближайшей чайной И утешители нервозных дам. До глупости, до полного бессилья До святости — покорные ему, Бумажные к плечам цепляя крылья, Анафему поем уму. Растерянность и трусость стали мерой, Двуличности позорным костылем Мы подпираемся и с той же в сердце верой Других к себе зовем. Свидетели отчаянных попыток Состряпать суп из круп и топора — Мы льстиво топчемся, хотя кнута и пыток Пришла пора. И крепкий запах смольнинской поварни Нам потому еще не надоел, Что кушанья преснее и бездарней Кто, любопытный, ел? О, дикое, безжалостное время! Слезам невольным даже нет русла, Как поглядишь — на чье тупое темя Вода холодная спасительно текла! Лет через триста будет жизнь прекрасной, Небесный свод алмазами сверкнет И обеспечен будет — безопасный В парламент — вход. Отставший взвод В лесу сиял зеленый рай, Сверкал закат-восход; В лесу, разыскивая путь, Бродил отставший взвод. День посылал ему — тоску, Зной, голод и… привет; А ночь — холодную росу, Виденья, сон и бред. Блистала ночь алмазной тьмой, Трещал сырой костер; Случалось — в небе пролетал Огнистый метеор, Как путеводная звезда В таинственную даль, Чертя на жадном сердце след, Далекая печаль; А в серебре ночной реки, В туманах спящих вод Сиял девичьих нежных лиц Воздушный хоровод. В дыму над искрами вились Ночные мотыльки И изумрудный транспарант Чертили светлячки; И гном, бубенчиком звеня, Махая колпаком, Скакал на белке вкруг сосны, Как на коне верхом; И филин гулко отвечал Докладам тайных слуг: «Я здесь людей не примечал; Теперь их вижу… Хуг!» Всех было десять человек, Здоровых и больных; Куда идти — и как идти — Никто не знал из них. И вот, когда они брели В слезах последних сил, Их подобрал лесной разъезд, Одел и накормил, Но долго слышали они До смерти, как во сне, Прекрасный зов лесных озер И гнома на сосне. |
