Литмир - Электронная Библиотека

— Так почему ж экспертизы не сделали? — сурово спросил Янисон.

— Как не сделали? Сделали! — ответил я. — Она должна быть подшита в деле. Эксперты признали деда невменяемым.

— Невменяемым? Так тогда чего же? — удивился судья Янисон, не имевший никогда дела с дореволюционными судами. — С ненормального что ж возьмешь?.. Граждане истцы! — вдруг переменил он фронт. — Что скажете? Успенский верно говорит? Были эксперты? Была экспертиза?

Граждане истцы сидели — «ни два ни полтора»…

— Да что там говорить: верно Левочка сказал. Была експертиза. Была у нас опротястована…

— Тогда так: суд удаляется на совещание. Селюгин, быстро найти акт экспертизы…

Совещание заняло не более десяти минут. Суд вернулся в зал.

— «Именем Российской Советской Федеративной Республики, рассмотрев в совещательном порядке дело… народный суд Михайловской волости в составе судьи Янисона и народных заседателей постановил: в иске истцам отказать, признав умершего в 1902 году Костюрина Алексея, согласно судебно-медицинской экспертизе, невменяемым. Дело производством прекратить».

Решение суда сторонам понятно? Оно может быть обжаловано в Великолуцкий уездный суд в двухнедельный срок… Слушается дело по иску гражданина деревни Потехино Ивана Ивановича Савченко к гражданину деревни Потехино Ивану Ивановичу Савченкову, в отнятии последним у первого сукотной овцы…

Мы явились в Щукино веселые, как воробьи. Мама встретила нас уже в «черных сенях»: «Да не может быть! Ну как же это?! И — слава богу!..»

Бабушка, уже на зимнем положении, сидела в комнате, называемой «тети Жениной», самой теплой.

— Ну что, что, что? — поднялась она нам навстречу из своего кресла, как какая-нибудь Ермолова.

— А ничего, бабунюшка! В иске отказать, дело прекратить! Кончено.

Минуту или две бабушка стояла посреди комнаты неподвижно, как изваяние. Потом без излишней торопливости (терпеть не могла никакой суеты) повернулась и подошла на несколько шагов к углу комнаты.

Там, в этом углу, проходила на чердак довольно толстая вытяжная труба — высасывать астматол, который куривал прадедушка, а справа висела нельзя сказать «икона» — скорее римско-католическое изображение мадонны, кормящей грудью младенца Христа. Теперь бабушка (не переносить же сюда из мезонина на зиму «настоящие» образа) повесила возле этой полусветской дамы маленький образок нерукотворного Спаса. К нему она и пришла в тот угол.

Теоретически рассуждая о боге, бабушка рассматривала себя как пылинку в руце его. Когда же ей приходилось вступать с ним в непосредственные отношения просьб или благодарностей, она — может быть, это только мне казалось — склонна была рассматривать его как бы в виде верховного предводителя дворянства, как бы в виде первого (может быть — Первого) среди равных.

Она могла не только смиренно умолять его о чем-либо, но и требовать того, что ей было по праву положено. По его же закону. И я почти уверен: с его стороны к себе, дворянке, она также ожидала встретить такое же уважение.

Теперь она не сразу открыла, с чем она пришла к нему. Очень прямая, высокая, она стояла и смотрела куда-то сквозь угол комнаты, в неведомую даль. Бог ее ведает, что ей вспомнилось в тот миг неожиданного торжества, — может быть, не только над прямыми ее противниками и противницами, но и над покойным оскорбителем — дедушкой.

— Ну, господи! — твердо выговорила она наконец, обращаясь ко вседержителю с тем, я бы сказал, чисто сословным уважением и вежливостью, которое было ей в таких случаях свойственно. — Ну, господи, спасибо тебе! Семнадцать лет твоим изволением дворянский суд искал мою правду, не мог ее найти. А вот великолуцкий тромбонист, безбожник, за десять минут взял и притронулся к ней! Смотрю я на это и думаю: видно, не на кривде и его Ленин стоит, коли так. Спасибо тебе, ну и ему спасибо…

Некоторое время она оставалась перед образами неподвижной, все так же насупясь и странно глядя в угол, где уже собирались тени ранних сумерек.

Потом прошла к своему креслу, села, достала коробку с махрой и бумагой, свернула крученку, пустила клуб дыма…

— Ну а теперь рассказывайте все, как было!

АЙ ДА ТРАНБОНЩИК!

С 1918 года в дальних и ближних уездах тогдашней Псковской губернии стали во все большем и большем числе появляться невиданные до того люди. Мои «скобари» называли их по-разному: староверы вспомнили давнее слово «шалгунники», от «шалгун» — мешок, заплечная торба. На современный лад настроенные шутники именовали тех же людей «пискулянтами», преобразуя таким затейливым образом городское, ранее неслыханное определение «спекулянты». Наконец, люди серьезные и облеченные властью предпочитали звать их без всякого легкомыслия или игривости «мешочниками» и «спекулянтами», как титуловала их пресса.

Надо признать, что «пискулянты» были тоже совсем один на другого не похожи. Настоящего спекулянта мне пришлось увидеть только однажды. На моей землемерной работе я получил довольно приличное количество хлеба в качестве оплаты, и когда, погрузив мой «гонорар» на дроги, меня уже собирались увозить восвояси, ко мне подошел человек в кожаной фуражке и лазурного цвета щегольской бекеше в талию с кенгуровым воротником. Он стал предлагать мне кожаную куртку. Мне не была нужна кожаная куртка. Он выдвинул в качестве приманки хромовые высокие сапоги. Я отказался от сапог. Его заинтересовало, не нужен ли мне сахарин в красивой упаковке с красной надписью «Фальберг» по картонным маленьким коробочкам…

Мои дроги уже поехали по деревенской улице, а он все шел за мной, держась за грядку, и сыпал все более и более соблазнительными предложениями, как если бы в десяти саженях за ним катился фургон, нагруженный всевозможными товарами.

Спросив у моего возницы, я узнал, что «товарищ» этот приезжает из Петрограда довольно регулярно, останавливается всегда у Тимофея Логинова, самого зажиточного мужика деревни, и у того в амбаре держит свои запасы, и уж от этого амбара отправляется на «ручной разнос» по окружающим низовским селениям.

Больше было «спекулянтов» совершенно иного стиля и типа. Как-то с неделю ходил возле нашего местожительства туда и сюда понурый гражданин во всем гражданском и в небольшой торбочке через плечо таскал гигантский железнодорожный гаечный ключ; такими ключами, наверное, в депо отвинчивают гайки на шатунах локомотивов.

Ключ никому, в том числе и нам, не был нужен. Но окрестные «скобари» только посмеивались над чудородом, а маме нашей, конечно, стало жалко человека. Хлебом в тот миг мы не были богаты, да и он надобился на всякие нужные закупки. Но в саду у нас был богатый урожай яблок, и мы предложили спекулянту, с одной стороны, отобедать у нас, с другой — набрать, сколько он сможет унести, яблок-падалиц, очень хороших — апортов, титовок, антоновок и других.

Спекулянт оказал честь нашему обеду. Осоловев от него, он затем улегся отдохнуть под сладкой яблонькой-грушовкой (в тех местах этот сорт именовали «гатчинскими яблоками») и завел с нами бесконечный разговор-жалобу на свои несчастья и беды. Выяснилось, что он инженер-технолог, работает в одном из депо Петроградского узла (но какая теперь там работа?). Живет он с женой вдвоем, детей нет («но пить-есть-то надо?»).

И вот, исходя из этого здравого тезиса, человек этот старался различными способами утвердить свое материальное благополучие. Все его попытки не удавались, и про каждую из них он рассказывал длинно, с большим напором чувств, с их нарастанием, так сказать, ведя повествование «кресчендо»: «И завели мы, знаете, кур… леггорнов… Красавицы куры… Особенно петух… Белый как снег. Гребень — вот этакой величины, кроваво-красный. Вес — почти девять фунтов. Шпоры, знаете, как у древних рыцарей, по полтора вершка в длину. Смотреть, знаете, жутко…» Дойдя до кульминации восторга, спекулянт, лежавший под деревом на спине, внезапно садился, глаза его метали огонь и вдруг погасали.

5
{"b":"203108","o":1}