Сомнения вскоре сменились возбуждением. Он сам же описывал “сладострастное чувство пустоты — гордость здоровой молодежи — напряженность ожиданий”. Но прежде он почти не видел войны и уж вовсе не переживал ее лично. (Впервые услышав отдаленные выстрелы из винтовок, он сравнивал эти звуки со стуком бильярдных шаров.) С фотографии на нас смотрит стройный молодой человек с покатыми плечами, темной густой шевелюрой, глубоко посаженными глазами, излучающими любопытство, с чувственным ртом и ямочкой на подбородке. Он выглядит моложе своих двадцати четырех лет. В кармане он носит миниатюрное издание “Божественной комедии” Данте.
Монелли проводит этот день в белом домике: здесь есть спальня в стиле рококо, и он прилег отдохнуть на низенькую кушетку. Но ему трудно уснуть. Может, мешает топот солдат по деревянной лестнице, а может, он слишком занят мыслями о предстоящей операции. Позднее они начинают планировать вечернее наступление. Дело, прямо сказать, непростое. Никто не знает в точности, как добраться до этого самого дозора, и, склонившись над картой, они даже не могут найти свои собственные позиции.
В девять часов вечера они строятся и отправляются в путь. Холодно, в небе видны звезды. Они входят в густой лес. Их охватывает волнение. Скрип ботинок по насту чудится им грохотом, который может их выдать. Монелли чувствует, что проголодался. И тут прозвучал одиночный выстрел “та-пум”. Тревога.
Прилив холода, сердце дрогнуло. Первый выстрел на войне — это предупреждение: механизм запущен и неумолимо тащит тебя за собой. Ты внутри механизма. И тебе из него не выбраться. Наверное, раньше ты об этом не думал; вплоть до вчерашнего дня ты жил беспечно, будучи уверенным в том, что в любой момент можешь выйти из игры. Ты легкомысленно рассуждал о героизме, о самопожертвовании, о которых, в сущности, ничего не знал. И вот теперь твой черед.
Монелли изучающе смотрит на своего товарища: его обычно сдержанное, непроницаемое лицо теперь пылает от возбуждения. Товарищ увидел двух австрийцев, убегавших от них между стволами деревьев, и дважды стреляет в их сторону. “И тогда, — рассказывает Монелли, — с меня будто что-то спало, от страха не осталось ни следа, я снова владел собой и ясно мыслил, словно я оказался на учебном плацу”.
Дальше — ничего.
Выслали патруль на разведку.
Монелли вместе с другими выжидают, борясь с дремотой. Светает. Откуда-то появляется веселый лейтенант, лицо его раскраснелось от волнения, он отдает приказ и убегает направо. Раздаются выстрелы из винтовок. Монелли слышит стоны раненого.
Потом опять ничего.
Восходит солнце. Они завтракают.
Тут слышится пулеметный треск. Шум боя нарастает, приближается. Мимо идут легкораненые. Где-то впереди кипит сражение.
Завтрак прерван. Кто-то ругается. Взвод занимает линию обороны. И понеслось. Монелли: “Это и есть смерть — смешение криков и свиста, срезанных веток деревьев, протяжного воя снарядов в воздухе?”
Снова ничего.
Тишина. Молчание.
Обратно возвращались в приподнятом настроении. Конечно, они так и не нашли дозора, который должны были уничтожить, согласно приказу, но солдаты радовались тому, что уцелели, а Монелли просто ликовал, получив боевое крещение. Вернувшись на свои позиции, они пролезли через дыру в колючей проволоке. Там их ждал командир дивизии, суровый, холодный и мрачный. И когда майор, командир батальона, в котором служил Монелли, появился в строю марширующих солдат, командир дивизии остановил его и отчитал. Они были обязаны найти вражеский дозор. Должны были захватить его. У них подозрительно малые потери. И так далее. Затем командир дивизии остался стоять на дороге и с недовольным видом взирал на шагающих мимо солдат. Когда все прошли, генерал сел на заднее сиденье поджидавшего его автомобиля и уехал.
К вечеру они добрались до своей пустующей деревни. Монелли прошел в промерзший белый дом, вновь расстелил спальный мешок на низенькой кушетке в спальне стиля рококо. Через дыру в крыше было видно мерцание звезд.
83.
Воскресенье 26 декабря 1915 года
Ангус Бьюкенен идет в ночной дозор под Тиетой в районе холмов Тайта
Их окружает непроглядная тьма, в небе сияют звезды, но луны не видно. Бьюкенен, как и другие, надел мокасины: невозможно без шума ходить по бушу, если на тебе грубые ботинки. Задание у них привычное: не дать немецкому патрулю устроить диверсию на железной дороге Уганды. Сейчас половина десятого вечера. Вскоре маленький отряд отправляется патрулировать дорогу, которая приведет их к тому месту, в восьми километрах отсюда, где они будут сидеть в засаде. Они идут, растянувшись длинной вереницей. Время от времени останавливаются, чтобы прислушаться.
Ангус Бьюкенен только что получил чин лейтенанта. Его карьера в 25-м батальоне королевских фузилеров оказалась стремительной: еще в апреле он был всего лишь рядовым. И он не без грусти оставил жизнь простого солдата, которую считал “веселой, беспечной и беспорядочной”.
Через некоторое время они вдруг услышали треск и остановились.
Звук раздавался слева от дороги.
Они слышат хруст ломаемых веток, шелест листвы. Вражеский патруль не будет передвигаться столь неосторожно. Совершенно верно. Перед ними мелькает носорог. Они замирают на месте. В темноте не разглядеть, намерено ли это великолепное животное напасть на них. Они обмениваются тревожными взглядами. Носороги часто встречаются в этих местах, и они очень опасны, гораздо опаснее львов. Бьюкенен уже усвоил, что львы могут напасть только тогда, когда ранены. За последний год 30 британских солдат в Восточной Африке были растерзаны дикими зверями. Носорог засеменил прочь и исчез в кустарниках. Опасность миновала.
Четверо осторожно двинулись дальше.
Под раскидистым манговым деревом они обнаружили еще пылающие угольки костра. Где-то во тьме притаился враг.
Взошла луна. Они видят свои тени на пыльной дороге — вытянутые, невесомые очертания. Неподалеку блестит река.
К полуночи они приходят на место, откуда открывается хороший обзор железной дороги. Они прячутся в буше и выжидают. Все ждут и ждут.
Ночь прошла тихо, прерываемая лишь звуками Африки. Кричали обезьяны в высоких деревьях на речном берегу, позади железной дороги, раскачиваясь и ломая сухие ветки. Одинокая сова ухала где-то вдали… Иногда обнаруживал свое присутствие какой-нибудь хищный зверь. Тишина часто прерывалась низким, леденящим душу воем гиен и тявканьем шакалов, похожим на собачий лай, — но лишь на короткий миг, чтобы потом эти звуки, подобно призракам, исчезли в черной, бездонной глубине ночи.
С восходом солнца стало можно сказать, что еще одна ночь миновала без происшествий. Они развели костер, заварили себе чай, а потом, при свете солнца, двинулись назад.
Вокруг лагеря солдаты готовились расчищать большую территорию, там штабелями лежали предметы первой необходимости. По слухам, ждали серьезных подкреплений. Бьюкенен: “Мысль о том, что мы вскоре вступим на землю врага, воодушевляла нас”.
84.
Понедельник, 27 декабря 1915 года
Павел фон Герих участвует в параде перед царем под Волочиском
Ветрено. Снег вперемежку с дождем. Температура чуть выше нуля. Вот уже несколько дней они готовятся к большому параду, начищают все до блеска, чинят и укомплектовывают. Они увидят царя, и царь увидит их. Последнее весьма сомнительно. После полугода непрерывных боев, маршей и прежде всего отступлений солдаты выглядят очень уж потрепанными. Многие вообще напоминают вооруженных бродяг. Всего не хватает: штыков, патронных сумок, ремней для винтовок, кокард, сапог, да, даже сапог. То, что у многих нет обуви, просто ужасно, тем более сейчас, в зимнее время. Случалось, что солдаты из-за этого стреляли сами в себя.
Так что демонстрировать, как на самом деле выглядит полк, никто и не собирался. Что же делать? Позаимствовали сапоги и форму у новичков, отлично экипированных рекрутов, которые только что прибыли после обучения и не успели оказаться в строю. Этих полураздетых новичков теперь спрятали куда подальше, а пару сапог делили на всю роту, надевая их по очереди, если возникала такая необходимость. Их обувь и шинели с радостью надели на себя ветераны.
