– Эксперимент? – вдруг улыбается он. – А что, прикольно. Раз уж уважаемая волшебница сама приехала ко мне… Что я должен делать?

Анна смотрит на Августину. Августина молчит, кусает нижнюю губу.

– Ложись на диван, – говорит Анна мужу.

Олег пожимает плечами, проходит в гостиную и ложится на диван.

– Так нормально? – спрашивает он. – Я качественно лежу?

Августина подходит к дивану. На ней красные носочки, а куртку она так и не сняла.

Она ложится рядом и обнимает Олега за шею.

– Интересный метод, – говорит Олег и подмигивает Анне.

Августина закрывает глаза. И Олег закрывает глаза. Потом вдруг удивленно открывает их. Быстрая судорога проходит по его телу, и взгляд застывает.

Августина размыкает объятия, слезает с дивана и садится на пол.

– Всё, – говорит она.

Анне не надо объяснять дважды. Она прекрасно видит, что – да, всё. Не прошло и минуты.

– А теперь разбуди его, – говорит Анна.

Августина прижимает ладони к ушам и приоткрывает рот.

– Мне говорят, надо идти, – шепотом произносит она и показывает пальцем на дверь. – Идти.

– Куда идти? – не понимает Анна. – Разбуди его!

– Сказали идти, – говорит Августина и встает.

Анна хватает ее за руки, и девушка вырывается с неожиданной силой.

– Идти! – кричит она.

Нельзя возражать, понимает Анна.

– Разбуди его и иди.

Августина топчется растерянно, переступает красными носочками по серому ковролину. Рука Олега скользит по покрывалу и свешивается с края дивана, доставая до пола.

Когда Августина слова ложится рядом с ним, Анна чувствует, что ее сердце сжимается до размеров мячика для пинг-понга. Некоторое время ничего не происходит. Почему-то очень долго ничего не происходит. Мячик для пинг-понга срывается с места и скатывается к ногам Анны.

Августина встает, зачем-то отряхивает рукава куртки.

– Мне идти надо, – монотонно говорит она.

«Итак, – думает Анна, – девятый этаж – это практически наверняка. Хорошо, что не второй».

И в этот момент она понимает, что Олег смотрит на нее.

– Хорошая девочка, – произносит он одними губами. – Далеко пойдет.

– Ты подожди… – Анна хватает одной рукой его за кисть, другой – Августину за рукав. – Ты подожди меня. Я только отвезу ее и вернусь. Как ты себя чувствуешь?

– Нормально, – обыденно произносит Олег. – А что?

Анна выходит с Августиной во двор, крепко держа ее за руку.

– Счастье, – говорит Августина и вдруг с силой выдергивает руку.

– Что? – не понимает Анна, пытается приобнять девушку за плечи, но та вырывается.

– Счастье! Это где? – кричит Августина, отбегая. – Мне надо идти!

Она с неожиданной для ее темперамента скоростью бежит по тротуару и растворяется в густых сумерках, так, будто и не было ее никогда.

Анна на негнущихся ногах возвращается домой, смотрит, как муж пьет воду с лимоном, курит на кухне, наливает себе полрюмочки коньяку.

– Хочешь, – говорит она в полной прострации, – я приготовлю что-нибудь? Картошки потушу…

Он пожимает плечами, и она не двигается с места, молча сидит, положив руки на колени. От нее убежала пациентка. Уволить ее надо как минимум. Или убить. Как же она устала. Устала так, что предпочла бы одиночную камеру и пожизненное заключение. И спала бы там, только и делала бы, что спала. Но наверное, приговоренным к пожизненному особо спать не дают; наверное, там нужно много работать. Или не нужно? Весь этот бред тяжело и жарко ворочается у нее в области лба. Почему Олег никогда не обнимет ее? Много лет уже не обнимал.

В дверь звонят, она идет открывать. На пороге стоит пьяный в хлам главврач больницы имени Павлова. Анна машинально отступает и пропускает его в прихожую. Женя безошибочно, хотя и шатко, продвигается на кухню. Олег поднимает брови и осторожно отставляет в сторону рюмку с коньяком.

– Это наш главный врач, – объясняет Аня мужу.

Женя смотрит на нее темными сузившимися глазами.

– Я пришел сказать, что ты – дура набитая, – еле шевеля губами, говорит он.

Олег вдруг улыбается.

– Я уже несколько лет без работы, – он обращается преимущественно к Жене, – и даже не подозревал, как круто за это время изменился формат производственной коммуникации. Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет.

– Вот уж точно, – соглашается профессор Торжевский и тяжело оседает на табуретку. – Дайте мне чаю какого-нибудь… – Он поднимает глаза на Олега и некоторое время всматривается в его лицо. – Она так любит вас, – вдруг говорит он беспомощно, почти обреченно, – так любит, что готова жизнь за вас отдать. Почки, печень… сердце. Весь ливер, короче, за вас. Только чтобы у вас ничего не болело, нигде не кололо. Только чтобы вы напевали по утрам на кухне свои эти… песенки дурацкие. Я в курсе, она мне говорила… Она жить не может поэтому. А я считаю, что это перебор. Вот такое я говно…

– Ну ладно, я понял. – Олег поднимается и уходит в комнату.

– Ты идиот, – говорит Анна Жене.

– Это ты идиотка, – слышит она предсказуемый ответ.

Олег появляется в дверях, одетый и с рюкзаком.

– Я давно думал пожить у родителей какое-то время, – спокойно сообщает он. – Аня, я взял немного денег. А вы разбирайтесь тут сами.

Дверь с глухим стуком захлопывается за ним.

– От меня Августина убежала, – говорит Анна и в этот момент ясно осознает, что, в общем, особо уже нечего терять. – Я попросила ее… Ну, в общем… И она убежала. И напоследок говорила что-то о счастье. Я не поняла, что. Выгони меня с работы, пожалуйста.

– Счастье, – произносит Женя раздельно, по буквам, с какой-то неожиданно брезгливой интонацией. – Я не знаю более бес… бессмысленного слова и беспощадного, да, вот точно – беспощадного. Все навешивают людям лапшу про какое-то счастье. Никого не учат просто жить без этих закидонов. Вот просто так жить, без счастья, зато достойно. Каждый день. Я тебе сейчас один прикол расскажу. Про счастье. У меня солдатик в госпитале лежал из одного зажопья на Донбассе. Говорит, нет более страшного, более грустного места, чем его родной город. Город, который предает своих детей. Продает в рабство. Съедает их. Пропивает. Ну, ты понимаешь… Или не понимаешь? Нет, это неоригинально, конечно. Один такой городишко, что ли? Явно не один. Но весь прикол, Аня, в том, что этот город называется Счастье. Не веришь, залезь в Гугл, он подтвердит…

Потом Борис будет вспоминать эти дни, бесконечно перебирать их, как крупный жемчуг на нитке, один к одному – и не было среди этих дней несущественного, случайного. Как росток из зерна, следствие из посылки, бабочка из кокона, где-то вдали, за гранью сна, прорезалось серое осеннее утро, размытое, странное и страшное своей простой неизбежной очевидностью.

И перевал Дятлова лег в тему как пуля в яблочко. Не будь этой стремительной экспедиции, умной девушке Саше не пришла бы в ее золотую голову одна мысль. Такая неожиданная и гениальная, что она решила приберечь ее до поры до времени и никому не выдавать.

Если в Киеве в желтых кленовых кронах еще дремал теплый октябрь, ворочаясь вечерами в свете фонарей, на Урале уже вовсю чувствовалось приближение длинной снежной зимы. Уже иней по утрам лежал на влажной земле. Они прилетели ранним воскресным утром в Екатеринбург, немного покатались по городу на двух арендованных ренджроверах, о которых задорная Кдани радостно сказала: «Один серый, другой белый – два веселых гуся!» Борис легко согласился на эту поездку, с затаенным детским удовлетворением от того, что его взяли в компанию, сами позвали, не пришлось даже проситься. Если бы не позвали – попросился бы обязательно. Отчасти из-за неиссякаемого любопытства, касавшегося всей этой лингвоархеологической движухи, отчасти из-за Саши. Свое отношение к ней в последние дни он не мог описать даже себе, но ему странно было думать, что совсем недавно в его жизненном пространстве никакой Саши не было в помине. И он все время смотрел на нее, как будто хотел запомнить. Чтобы на дне сетчатки – или где там у человека архивируется увиденное? – навсегда отпечаталось, как она сидит на высоком барном стуле в екатеринбургском кафе, положив ногу на ногу, пьет какао, грызет зубочистку, рассеянно листает меню.