Во всем Дамиан был прав, за исключением женщин. Никаких женщин у Андреса тогда не было. Он был уверен, что и не будет. Но спустя четыре года после этого разговора Андрес зашел в нотариальную контору, в одну из многих в Мадриде. Ему понадобилась нотариально заверенная копия свидетельства о смерти матери, сеньоры Паолы Висенте, для того чтобы наконец заняться наследством и вступить во владение старым фамильным домом в Кадакесе. Почти двадцать лет он тянул с оформлением наследства, но когда наконец осознал, что ему почему-то уже не тридцать, а целых пятьдесят, решил потратить немного времени и довести дело до конца. Он мог бы зайти в другую нотариальную контору. Но почему-то выбрал именно эту. Которая, как раковина жемчужину, скрывала теплую сияющую Алехандру.

Месяц назад Дамиан объявился снова. Он позвонил Андресу на работу и попросил приехать. Говорил странно, сдавленным шепотом, и в ответ на закономерную просьбу Андреса рассказать в двух словах, в чем дело, торопливо сказал: «Не могу».

– Помнишь, мы на третьем курсе ездили к моей бабке в деревню? – взволнованно говорил Дамиан, разъезжая на коляске туда-сюда, по диагонали своей захламленной гостиной. – Помнишь?

– Смутно… – сознался Андрес.

– А моя бабка была деревенской ведьмой. Ты в курсе, что деревенские ведьмы имеют нюх на всякую нечисть? И знаешь что?

– Так-так, – поощрительно кивнул Андрес, устраиваясь в кресле.

– И она тогда вывела меня во двор и на ухо прошептала, что ты – не человек.

Андрес тоскливо посмотрел в окно. За окном начинался настоящий ураган.

– А кто? – хмуро поинтересовался он и по рукоять вогнал штопор в бутылочное горло.

– Она сказала мне: я таких встречала на своем веку. Вот что она мне сказала. Видела, говорит, таких когда-то. Они умеют разговаривать с непонятным, со страшным. С другими мирами, например, со всевозможными лазутчиками оттуда. Да-да! С монстрами… – Тут Дамиан резко остановился, запрокинул голову и захохотал, хрустя пальцами.

– Чего ж ты меня раньше не разоблачил? – Андрес вытащил пробку и сделал глоток прямо из бутылки.

– Так я думал – бред все это. Старческий маразм. А теперь думаю – а вдруг ты и в самом деле умеешь?

– В самом деле умею, – кивнул Андрес. – Твоя бабка была права. Нечисть с нечистью всегда найдет о чем поговорить. У нас, у нечисти, масса тем для конструктивной коммуникации.

– Да ты не обижайся, нечисть – это я так, для красного словца. Не знал, как выразиться. Так ты и в самом деле умеешь, да?

– Выпей. – Андрес, вздохнув, протянул ему бутылку. – Был по делам в Риохе, так что, считай, прямо с винзавода. Специально вез. И рассказывай, что тут у тебя стряслось.

– Я живу один, – начал Дамиан. – Нет, ну как один? Приходит Тереза, соседка и любовница покойного брата, которая еще аборт от него делала, ну ты помнишь, я рассказывал.

Андрес ни черта не помнил, но поощрительно покивал, очень раcсчитывая, что в данном случае пространный Дамиан сократит интермедию и быстро перейдет к сути дела.

– Ты чего киваешь с таким лицом? – подозрительно поинтересовался обидчивый Дамиан. – Торопишься? Так и скажи… Ну ладно, ладно. В общем, много лет подряд ко мне приходит Тереза, убирается, готовит. За деньги, конечно. Она и на почту ходит, работу мою в Барселону отправляет. А тут Тереза моя заболела и попала в больницу. Позвонила мне оттуда, говорит – долго ей лежать, что-то серьезное с желудком у нее. Бедный, говорит, Дамиан, и позаботиться-то о тебе некому. Я прослезился в этот момент, Андрес, честное слово. Понимаешь, от того, что она меня жалеет. Бедный, говорит. Так моя мама говорила. Сижу иногда ночами без сна и говорю себе: «Бедный, бедный Дамиан». Прости… А на следующее утро в дверь – звонок. Подкатил, открываю – женщина стоит. В синем платье с белым воротничком, такая… как учительница. Показывает мне какую-то пластиковую карточку, говорит: я из социальной службы, мол. Из отдела по оказанию помощи инвалидам. Меня прислали, буду вам помогать. Где у вас можно руки помыть? Я обалдел, говорю: а зовут-то вас как? Рамона, говорит. Так где у вас ванная? В тот день она и на рынок сходила, и полы везде вымыла. Приготовила мне рагу овощное с фасолью, аккуратно полотеничком накрыла. И так через день. Приходит, убирается, стирает в стиральной машине. Выглядит лет на сорок – сорок пять, темноволосая, строгая. Говорит мало. Руки мужские, ногти стрижет коротко. Ну, домработница типичная. Я ей деньги предлагаю, а она говорит – не надо, в конце месяца я выставлю вам счет. Не волнуйтесь, наши услуги вам будут вполне по карману – мы же государственная организация. Через пару дней я опомнился, думаю – надо в эту самую социальную службу позвонить, поблагодарить людей. Нашел в справочнике, звоню, а мне говорят: нет, мы вам никого не присылали. Если хотите соцработника – надо сначала заявление написать. Приходит Рамона, я ей говорю – вот, дескать, так, мол, и так, недоразумение какое-то. А она вынимает одно за другим яйца из упаковки, аккуратно выкладывает их в холодильник и говорит: нет никакого недоразумения. Вы же в городскую, наверное, службу звонили. А я из социального управления провинции Гвадалахара. Это другая организация. Вы мне не верите? – строго так спрашивает. И тут, Андрес, я понял, что я ее боюсь. Не знаю почему, не могу объяснить. И боялся ее с первого дня, как она появилась, только не отдавал себе в этом отчета. А она: если не верите, вот, возьмите телефон. Позвоните, там подтвердят. Я звонил, звонил, занято. Рамона на следующий день: ну как, говорит, дозвонились, Дамиан? Да, говорю ей, все в порядке. Почему я так сказал?

На днях такое дело: звонок в дверь. Рамона мне говорит: если вас не затруднит, откройте сами, у меня молоко кипит. Открываю, там почтальон. Рукопись из издательства прислали заказной бандеролью. Просит расписаться в бланке доставки, а там такие мелкие клеточки, не разобрать. Я ему: пройдемте на кухню, молодой человек, там у меня очки. Думаю, может чаю ему предложить – такой любезный юноша, племянник моего школьного товарища. Городок маленький, мы здесь все друг друга знаем… От чая он отказался. Ладно, еду на коляске своей к двери – провожать его. Парень и говорит: мол, так и так, знаю, что помощница ваша тетя Тереза захворала. Тяжело небось самому управляться? Я удивился – Рамону в моей маленькой кухне не заметить было невозможно, она и вдоль плиты ходила, и ящик открывала, где сахар стоит. Кстати, я отметил, что она почтальону кивнула, а он не поздоровался, вроде как и вправду не заметил. Понимаешь? Он не видел ее. Он не видел ее, Андрес! Что это означает?

Андрес достал из рюкзака очередную бутылку и принялся ввинчивать штопор в пробку.

– Ты почему молчишь? – тревожно спросил Дамиан. – Что это означает?

– Она сегодня придет? – ответил Андрес вопросом на вопрос.

Дамиан напряженно кивнул.

Через час раздался звонок в дверь, и Андрес занял наблюдательную позицию в дальнем углу прихожей. Все, что он увидел, – это рябь в дверном проеме. Серую рябь, едва заметную. И подумал: «Дьявол тебя побери».

– Добрый день, Рамона, – сказал Дамиан, и Андреасу показалось, что даже напряженный нестриженый затылок друга вопрошал: «Видишь? Видишь?!»

Рябь приближалась, и природа ее была Андресу не ясна. Точнее, ясна, но не вполне. Нужно было проверить.

– Izalukazi, – тихо сказал Андрес, используя в качестве наиболее нейтрального эвфемизма зулусское значение слова «старуха». Из всех возможных сакральных обращений это было наименее адресным, наиболее безопасным, так в бантуистской сказочной традиции можно обратиться сразу к целой группе сущностей.

Волна горячего воздуха чуть не сбила его с ног.

– Be-se-si-hamb-ile, – услышал он в ответ.

«Она уже пришла только что и теперь [находится] здесь».

«Она». Да. «Она» никогда не скажет о себе «я».

«Молчи. С этого момента молчи, как дохлая рыба. Как полуразложившаяся дохлая рыба. Помни – никаких разговоров со смертью».

– Андрес, это Рамона, – выдавил из себя вконец дезориентированный Дамиан.