– Скажите, вы не видели тут мужчину в черном плаще? Он только что вошел…

Один из турок, вероятно, спросил, что говорит незнакомец. Красномордый русский перевел ему и, нахмурившись, посмотрел на Женю:

– Какого черта?

– Сюда вошел… – начал Женя и замолчал.

– Сюда вошел ты, идиот, – просипел русский. – На свою задницу. Больше сюда никто не входил.

Турки оживились и принялись на повышенных тонах общаться между собой.

– Мочить тебя здесь – палить контору, – мрачно сказал русский. – Черт тебя принес…

– Вот придурок! – донеслось из массовки. Видимо, земляков было как минимум двое.

– Парни, – обреченно вздохнул доктор Торжевский, – убивайте меня, режьте на части, только скажите, куда он делся.

– Кто? – спросил русский и, обернувшись к турецким братьям, покрутил пальцем у виска. Те заржали, что, впрочем, никак не изменило прицельную направленность стволов.

Русский выглянул в зал, убедился, что там никого нет, и подтолкнул Женю к двери:

– Выходи.

Его провели вдоль проклятой барной стойки куда-то в угол, отгороженный ветхой китайской ширмой. Там была еще одна дверь, на этот раз ржавая, железная, но при том на удивление бесшумная. За дверью в нескольких метрах начиналось море. Оно переливалось, светило стальным ночным светом, и Жене стало жаль умирать. Так жаль, что сами по себе в глазах возникли слезы. Сквозь них он видел кромку берега, белую волну и слепящий луч, который, по-видимому, и возникает на границе жизни и смерти.

– Счастлив твой бог, – сипло сказал сзади русский и подтолкнул его в спину. – Вали отсюда и молчи. Вали давай.

Полицейский патрульный катер, глуша мотор, мирно покачивался на волнах в двадцати метрах от берега. «А потом вертолетный прожектор, чуть качаясь, повис над ней», – в голове сама собой всплыла финальная строчка из когда-то читанной и прочно забытой «Байкальской баллады» Рождественского.

Женя пошел в город, не разбирая дороги, несколько раз останавливался, чувствуя сильную тошноту, но рвоты не было. Чувства облегчения не было тоже, не было хоть какого-нибудь мало-мальского удовлетворения от счастливого исхода, которое позволило бы ему в старости, пересказывая эту историю внукам, философски завершить ее словами: «Вот так-то, братцы».

Потому что непонятно было главное – куда делся Петронелли?

Как же точно высказывание «Дьявол тебя забери». Либо безымянный автор этой фразы знал что-то, чего никогда не узнает доктор Торжевский, либо это гениальная интуиция.

Либо никакого Петронелли не было никогда.

Мобильник заурчал в кармане, звонила Аня.

– Ну как ты? – виновато спросила она. – Как ты?

– Ничего, курю, – отчитался он. – Сижу вот… А ты как?

– Доехала. Я вдруг поняла, что нам сказала твоя бабушка.

– Поняла? А сразу что, не поняла?

– Сразу я поняла что-то другое. А сейчас – почувствовала, что ли. И мне страшно.

– Высыпайся, – со вздохом сказал Женя. – Встретимся завтра, поговорим.

Мысль, которую пыталась донести до них Эмико, была такой лаконичной, что ее можно было записать на спичечном коробке. Зло порождает еще большее зло. Человеческое зло порождает нечеловеческое. Там, под Харбином, в этом Отряде № 731 ежедневно на протяжении ряда лет совершались отвратительные страшные преступления. Там творили жестокость, которую невозможно осознать, или, как сама Эмико выразилась, «на голову не натянешь». И вот что примечательно – спустя какое-то время в радиусе километров двадцати один за другим стали пропадать люди. Эмико узнала об этом уже в разведшколе, когда командир и наставник строго-настрого запретил всем без исключения покидать территорию.

– Происходит что-то нехорошее и непонятное, – сказал он.

– Так, может, их просто забирают на «бревна»? – первой предположила отважная Эмико.

Остальные учащиеся закивали, поддерживая. Все уже знали, что «бревнами» называли маньчжурцев, над которыми в Отряде № 731 ставили эксперименты по распространению эпидемий. Эмико чувствовала, что командир, этот мрачный немногословный самурай, не одобряет деятельность Отряда. Как верный солдат Квантунской армии, он ни разу не позволил себе осуждающих слов в адрес соотечественников, но она видела выражение его лица каждый раз, когда речь заходила о расположенном по соседству страшном объекте.

– Нет, – отрезал он, – Отряд ни при чем. – Исчезают люди, непонятно куда деваются, и японцы, между прочим, тоже. Только молодые, не старше двадцати. Некоторые потом возвращаются, холодные, безразличные, как неживые. Не спят ночами, не разговаривают с близкими. Зато могут подолгу говорить с пустотой, и о чем они говорят, остальным не понять.

Вспоминая те события, Эмико не могла отделаться от мысли о том, что усматривает иррациональную связь между деятельностью Отряда № 731 и этими пропажами. Как будто Отряд самим своим существованием нарушил ход вещей. Когда Эмико услышала о «наваждении Августины», она, подумав, решила рассказать Жене и Анне о том, что происходило тогда вблизи станции Пинфань, и о своих соображениях насчет происходящего сейчас.

– Так что, – сказал Женя, – мы можем предположить… ну так, в качестве гипотезы, что, например, в поселке Верхняя Яруга Белгородской губернии люди творят что-то жуткое? Делают в своих подвалах колбасу из соседей, пьют кровь христианских младенцев? И из-за этого там пропадают дети?

– Это всего лишь мои догадки. – Эмико пожала плечами. – Возможно, они покажутся вам мистическим бредом. А может, вам пригодится…

Утро понедельника ознаменовалось явлением главврача в кабинет Анны.

– Сумасшедший дом, – с порога сказал он.

Анна устало посмотрела на него. Сегодня она была без косметики, гладко причесанная – тихая, осенняя, с бледными губами.

– Вы, как всегда, точны в высказываниях, Евгений Петрович, – заметила она. – И хотела бы возразить, да нечего.

Женя подумал и присел на краешек стола.

– Проходил по парку – залюбовался. Твоя Тома разучивает с пациентами песни из репертуара Аллы Пугачевой. «А ты такой холодный…» – слышишь, завывают?

– Ничего не имею против. – Анна уткнулась в историю болезни. – Пусть поют, пляшут. Всё какая-то радость.

– Так что́ ты поняла? – Он протянул руку, чтобы погладить ее по щеке; она отстранилась. – Ты звонила мне вчера и сказала, что поняла…

– Во-первых, я хочу расселить Варю и Августину. Завтра у меня пациентку перевозят в интернат, освободится одноместная. Туда Августину. И пока в режиме изоляции подержим.

– Почему?

– Мне кажется, что она может быть опасной.

– Для Вари?

– Для кого угодно. В данном случае для Вари. Что ты поднял брови? Я знаю, чего ждать от шизофреника, от эмдэпэшника, от веселого гебефреника. А вот от нее не знаю, чего ждать. Ну, мне так спокойней будет.

– Конечно-конечно… – поспешил согласиться Женя. – Тем более что по вопросам размещения пациентов завотделением не обязан советоваться с главным врачом, это полностью твоя прерогатива. Ну, Аня…

Анна поднялась и села рядом с ним на краешек стола. И положила руку ему на колено. И он стал на эту руку смотреть.

– Муж у Вари, Борис, – частный детектив. Даже, кажется, владелец собственного детективного агентства. Ты меня слышишь?

Женя подумал и накрыл ее руку своей.

– Слышу, слышу.

– Я бы заплатила ему. Но мне нечем…

– За что?

– Чтобы он поехал в эту Яругу, провел расследование.

Женя взял ее руку и осторожно снял со своего колена. Встал со стола, машинально выровнял запонки на манжетах.

– Ну, положим, мне есть чем… Заплатить, в смысле. Можем заплатить. Но зачем? Чтобы что? К тому же это Россия, другое государство, если ты забыла.

Аня переместилась к окну, стояла, смотрела на своего соседа-дрозда.

– У каждой инициативы должны быть какие-то веские основания, – вяло подытожил Женя.

Она взглянула на него, слегка нахмурившись, – так мать может посмотреть на разбитую коленку сына: вроде бы ничего страшного, а досадно и малыша жалко.