В сложном процессе становления китайского буддизма следует особо рассмотреть два основных аспекта — количественный рост, экстенсивное распространение новой религии в стране, и качественное изменение буддизма, его китаизацию.

Вслед за Ань Ши-гао и его ближайшими последователями в Китай один за другим прибывали все новые буддисты из Индии, Парфии, Согда, городов-государств Восточного Туркестана [700]. Каждый из них привозил с собой новые сутры, новые элементы учения буддийских сект, в первую очередь буддизма Махаяны. На протяжении первых веков нашей эры главным центром буддизма продолжал оставаться Лоян. В середине III в. в лоянском монастыре «Баймасы» была большая группа иностранных монахов во главе с Дхармака-лой — тем самым проповедником буддизма и ревностным его защитником, при котором впервые в истории Китая стали проводиться регулярные обряды посвящения китайских буд-дистов-послушников в монахи и было положено начало возникновению при китайских буддийских монастырях больших общин-сангх, состоявших из монахов-китайцев.

С конца III в. другим крупным центром китайского буддизма стал монастырь в Чанани, процветание которого связано с именем выходца из Туркестана монаха Дхармараксы. Дхармаракса и его ученики перевели на китайский язык сотни сутр, в том числе важнейшие тексты Махаяны. При нем в Чанани и его окрестностях возникло немало новых центров буддизма, а число учеников и последователей Дхармараксы достигло нескольких тысяч [286, 31—35; 823, т. I, 65—71]. Всего, согласно имеющимся сведениям, только в районах крупнейших китайских городов Лояна и Чанани в III—IV вв. насчитывалось около 180 буддийских монастырей, храмов, кумирен и 3700 обращенных монахов. В одном Лояне к концу III в. было сооружено 42 ступы. Общее число переведенных на китайский язык буддийских сутр к 317 г. превысило 1150 [431, 64; 799, 40—41; 966, 114].

Первые успехи буддиз?га на китайской почве убедительно свидетельствовали о том, что вековая кропотливая работа энтузиастов этого учения не пропала даром. Еще больших успехов достиг буддизм в IV—V вв. После вторжения кочевников и разгрома Лояна в 311 г. центр культурной жизни Китая стал перемещаться на юг. И, хотя на севере иноземные династии в своем большинстве относились к буддизму положительно, подчас даже покровительственно, центр буддизма все же переместился на юг. Здесь возникло множество новых монастырей, получавших официальную поддержку властей. На территории одного только государства Восточная Цзинь в конце IV в. насчитывалось, по официальным данным, 1786 буддийских храмов и монастырей и 24 тыс. монахов [966, 114]. Среди последних было немало крупных и признанных знатоков буддизма, пропагандистов этого учения. С середины IV в. в Китае появились и женские монастыри, женщины-монахини и послушницы. Первый такой монастырь был основан в северном Китае (район совр. пров. Хэбэй) монахиней Ань Лин-шу [286, 36]. Практически именно с IV в. буддизм из иностранного вероучения, занесенного в Китай буддийскими миссионерами, стал превращаться в религию, получившую признание среди разных слоев китайского общества.

Этому способствовал ряд причин. Во-первых, ослабевший после неудачного восстания «Желтых повязок» религиозный даосизм несколько сдал позиции и, замкнувшись в рамках теократического «государства» Чжанов, ослабил свое влияние на духовную жизнь страны. Образовавшийся своеобразный «вакуум» был с готовностью заполнен быстро набиравшим силу буддизмом. Во-вторых, политические условия III—VI вв. в стране также оказались на руку именно буддистам. В годы ослабления центральной власти и роста влияния сильных домов, непрерывных войн и междоусобиц, варварских вторжений и грандиозных миграций населения именно буддизм с его проповедью неизбежности страданий и призывами заботиться об избавлении от них в будущей жизни оказался весьма созвучным эпохе. Многие китайцы стали искать в буддизме забвения от тревог и сумятицы текущей жизни. Для простого народа, притесняемого непосильными налогами, разоряемого пришлыми завоевателями, буддийские монастыри были той тихой обителью, где всегда можно найти приют, а подчас даже и помощь, покровительство. Не случайно многие крестьяне окрестных земель часто предпочитали отдать свои земли монастырю и получить таким образом его защиту (этот процесс коммендации был характерным явлением в Китае в III—VI вв.) [758]. Для высших слоев китайского общества буддийские монастыри тоже были в те времена своеобразным центром притяжения. Но, в отличие от простого люда, искавшего в буддизме скорей покровительства, чем вечного спасения, верхи китайского общества интересовались в первую очередь именно философией буддизма, его интеллектуальным потенциалом.

Как отмечают исследователи, с IV в. в Китае появилась уже довольно многочисленная прослойка буддистов-мирян, принадлежавших в основном к богатой и влиятельной верхушке общества. Прежде всего это были ученые, философы, писатели, художники, внимание .которых привлекала как богатая в философском, научном и эстетическом отношении буддийская литература, так и просто возможность свободно работать в уединенных монастырях, превратившихся в подлинные центры китайской культуры. Кроме них, однако, буддизм поддерживали и многие представители правящей верхушки, высокопоставленные чиновники и аристократы, вплоть до императоров и их семей. Одни из них всерьез увлекались философией буддизма, другие — заботились о своем спасении в будущей жизни. Все это вело к тому, что из числа высокопоставленных и высокообразованных представителей социальных верхов выходили многие ученики и последователи виднейших буддийских патриархов. Известно, например, что среди такого рода учеников и последователей известных проповедников буддизма в Китае монахи обычно составляли 'Меньшинство. Большая часть их приходилась на долю буддистов-мирян [823, т. I, 130].

Чиновники и аристократы не только принимали учение буддизма, но и активно поддерживали буддийскую церковь. Они охотно жертвовали монастырям большие участки земли, особенно в виде щедрой платы за упокойные молебны. Монастыри и монахи получали от них также регулярную помощь деньгами, строительными материалами, даже рабами Иногда монастырям дарились целые ступы и пагоды, еще чаще — статуи и изображения святых. В конце IV в. императоры нередко завещали монастырям стотысячные суммы на организацию их похорон и сооружение пагод над их могилами. В 381 г. цзиньский император Сяо У-ди впервые официально объявил себя последователем буддизма и приказал соорудить у себя во дворце храм и призвать монахов для его обслуживания [988, гл. 9, 58].

Таким образом, уже к концу IV в. буддизм в Китае стал известным, широко распространенным и получившим официальное признание учением.

Параллельно с распространением буддизма происходило его качественное изменение, приспособление к условиям Китая. Пожалуй, большая часть всей почти двухтысячелетней истории буддизма в Китае — это история китаизации буддизма, переработки его учения и распространения выработанных новых идей и направлений не только внутри этой обширной страны, но и за ее пределами.

Первый этап и самые ранние формы влияния китайской культуры на буддизм совпадают по времени с первыми переводами сутр. Уже само использование китайских терминов придавало индийским текстам иной отпечаток: умелой рукой мастера индо-буддийское учение вписывалось таким образом в новую, чуждую, но приемлемую для него обстановку. Параллели и ассоциации играли на этом этапе первостепенную и очень важную роль, тогда как точность и адекватность мысли отходили на задний план. Уже одно это предоставляло благоприятные возможности для всяческих искажений текста, для приспособления его к принятым в Китае условностям. Такая возможность почти автоматически осуществлялась на практике, ибо неумолимые и безусловные каноны конфуцианской этики — во многом принятые и даосизмом — оказывали существеннейшее влияние на характер перевода. Японский ученый X. Накамура в специальном исследовании показал, что такое влияние легко заметить на примере ряда конкретных фраз. Так, в оригинале текста сутры говорится: «Муж поддерживает жену»; в китайском переводе: «Муж контролирует жену»; в оригинале: «Жена заботится об удобствах для мужа»; в переводе: «Жена почитает мужа» [632, 165; 799, 37].