— Уезжала, только что вернулась, — сказала она.

— Куда ездила?

— В Нару и Аомори[44].

— За один раз? — удивился я.

— Да ну… Какой бы странной я ни была, сразу и в Аомори, и в Нару я не могу. Разделила на две. В Нару съездила со своим, а по Аомори побродила в одиночестве.

Я глотнул виски с содовой и, чиркнув спичкой, подкурил Мидори ее «Мальборо».

— Наверно, туго пришлось? Похороны, то, се?

— Все просто. Мы к похоронам привыкли. Нужно лишь одеться в черное и сидеть с покорным лицом, а окружающие все сделают сами. Дядюшки, там, соседи. Сами купят выпивку, закажут суси, утешат, поплачут, пошумят, решат, как быть. Куда проще… Пикник да и только. А если вспомнить, как ежедневный уход выматывал, так и есть пикник. Что я, что сестра так устали, что даже не плакали. На душе кошки скребут, а слез-то нет. Правда. А потом за спиной пускают слухи: мол, бездушные дочери, хоть бы слезинку из себя выдавили… Мы ведь даже для приличия не плачем. Могли бы притворяться, но ни за что этого не делаем. Потому что надоели. Все ждут, когда мы заплачем, а мы им назло. Тут мы с сестрой заодно. При разных-то характерах.

Мидори, позвякивая браслетом, подозвала официанта и заказала еще одну порцию «Тома Коллинза» и тарелку орешков.

— Когда закончили поминки, и все разошлись, мы с сестрой пили до самого утра. Полторы бутыли сакэ[45] выпили. И поносили вдоль и поперек всех окружающих: дураки, дерьмо, вшивые собаки, свиньи, лицемеры, ворье. Пока не надоело. И, знаешь — так легко на сердце стало.

— Представляю.

— Напились, легли в постель и уснули. Моментально. Один раз телефон звонил, но нас там как будто и не было. Спали как убитые. Встали, заказали на дом суси, съели, посовещались и решили временно закрыть лавку и заняться, чем душа пожелает. И так натерпелись. Можно и расслабиться немного. Сестра проводила время со своим женихом. Я решила было покувыркаться где-нибудь пару ночей со своим, — сказала Мидори и, замолчав, почесала около уха. — Извини, я не хотела тебя обидеть.

— Ничего. И поехала в Нару?

— Да. Мне Нара с детства нравится.

— Ну и как — покувыркалась?

— Ни разу, — вздохнула Мидори. — Не успела приехать в гостиницу и поставить на пол сумку, как начались месячные. Вот.

Я невольно засмеялся.

— Что смешного? На неделю раньше срока. Хоть плачь, вообще. Наверное, долго была на взводе, вот они и сбились. Он давай сердиться. Такой человек: чуть что — сердится… сразу. Но что тут поделаешь — не по своей же воле. К тому же месячные тяжелые. Первые два дня вообще ничего делать не хотелось. Поэтому в такие дни лучше со мной не встречайся.

— Я-то не против, но как это определить?

— Хорошо. Как начнутся месячные, два-три дня буду носить красную шляпу. Сообразишь? — засмеялась Мидори. — Увидишь меня на улице в красной шляпе — сразу же куда-нибудь убегай.

— Вот бы так все девчонки в мире, — сказал я. — Ну и что же ты делала в Наре?

— А что мне оставалось? Поиграла с оленями[46], побродила везде и вернулась назад. Вся разбитая. Со своим поругалась и с тех пор больше не виделась. Вернулась в Токио, послонялась два-три дня и решила теперь уже одна съездить в Аомори. В Хиросаки[47] живет подруга, у которой я остановилась на две ночи. Оттуда съездила на Симоханто[48], на мыс Таппи[49]. Хорошие места. Очень. Я делала их описания для путеводителей. Ты там бывал?

— Нет.

— Ну и вот… — Мидори отхлебнула «Тома Коллинза» и обшелушила орехи. — Пока ездила в одиночестве, вспоминала о тебе. Думала: хорошо, если б ты сейчас оказался рядом.

— Почему?

— Почему? Что значит «почему»? Ты о чем?

— В смысле, почему ты обо мне вспоминала?

— Ты мне просто нравишься. Разве не ясно? Какая еще может быть причина? С кем человек захочет быть рядом, как не с любимым?

— Но ведь у тебя есть парень? Зачем тогда думать обо мне? — потягивая виски с содовой, спросил я.

— Что — если есть парень, о тебе и подумать нельзя?

— Да нет, я не в том смысле.

— Слушай, Ватанабэ. — Мидори направила на меня указательный палец. — Предупреждаю тебя. Во мне за этот месяц столько всего накопилась, что не ровен час прорвется. Поэтому больше меня не обижай. А то я сейчас разревусь. Да так, что не успокоишь. Что скажешь? И буду выть, как зверь, и плевать на все. Я серьезно.

Я кивнул и больше ничего не говорил. Заказал вторую порцию виски с содовой, грыз орехи. Метался в руках бармена шейкер, позвякивали бокалы, громыхал в машине лед, и под такую вот музыку Сара Воэн пела старую песню любви.

— После происшествия с тампоном у нас были натянутые отношения.

— С каким еще тампоном?

— Где-то с месяц назад мы с ним выпивали в компании пяти-шести товарищей. Я рассказала, как одна соседская тетушка чихнула, и у нее выпал тампон. Скажи, смешно?

— Смешно, — согласился я и хмыкнул.

— Всем понравилось. Очень. А он рассердился. Говорит, перестань говорить пошлости. Вот. И все испортил.

— Хм.

— Неплохой человек, но в таких вещах — недалекий, — сказала Мидори. — Например, сердится, стоит мне надеть не белые трусы. Разве это не ограниченность?

— Да-а. Но… это проблема вкуса, — сказал я. — Меня удивляет уже сам факт, что ты понравилась такому человеку. Но об этом я молчу.

— А ты чем занимался?

— Ничем. Тем же самым.

Затем я вспомнил, что пробовал мастурбировать, как и обещал Мидори, думая о ней. И тихо, чтобы никто вокруг не услышал, рассказал ей об этом. Ее лицо засветилось, щелкнули пальцы.

— Ну и как? Получилось?

— По ходу стало стыдно, и я бросил.

— Что, не вставал?

— Нет.

— Нельзя, — искоса глядя на меня, начала Мидори, — нельзя стыдиться. Нужно думать о всяческих пошлостях. Я говорю, можно, значит — можно. В следующий раз позвоню и буду подсказывать: «Да… так хорошо… как сильно… нет… кончаю… а-а-а… нельзя». А ты, слушая меня, попробуешь еще раз.

— Телефон в общежитии стоит в коридоре у входа. Там постоянно снует народ, — пояснил я. — Буду дрочить в таком месте — комендант меня точно прибьет. Без сомнений.

— Ах так, да? Слабо́?

— Ничего не слабо. Как-нибудь еще раз попробую.

— Давай.

— Ага.

— Я, наверное, не особо сексуальная? Сама по себе?

— Нет, проблема не в этом, — сказал я. — Как бы тебе объяснить? Все дело в позиции.

— А у меня чувствительная спина. Когда гладят пальцами.

— Буду знать.

— Может, сходим на мазохистский фильм? Прямо сейчас? Что покруче? — предложила Мидори.

Мы с Мидори зашли в ресторанчик, съели морского угря, потом нашли один из оставшихся на Синдзюку запустелых кинотеатров и посмотрели подряд три фильма только для взрослых. Купили газету, и выяснили, что мазохистские показывают только там. Внутри стоял непонятный запах. На наше счастье, фильм только начался. Несколько мужиков заперли старшую сестру — молодую работницу фирмы, и ее младшую сестру — школьницу старших классов, в каком-то помещении и обращались с ними садистски. Сюжет такой: мужики, пугая старшую сестру изнасилованием, делали с ней, что вздумается, и та постепенно стала махровой мазохисткой. При виде таких извращений у младшей сестры помутился рассудок. Мрачная и гнетущая атмосфера, повторяющиеся ходы. Постепенно мне наскучил этот фильм.

— Я б на месте младшей сестры вряд ли сошла с ума. Наоборот, смотрела бы, чтоб ничего не пропустить, — сказала мне Мидори.

— Пожалуй.

— Тебе, кстати, не кажется, что у младшей сестры для девственницы слишком темные соски?

— Точно.

Она увлеченно смотрела фильм, как бы въедаясь в него. «Как внимательно она смотрит, а? Можно считать, деньги потрачены недаром…» — с восхищением думал я. Тем временем, Мидори громко сообщала мне все, что ей приходило на ум: