— Очень тихо, — сказал я.

— В это время суток здесь никого нет, — сказала Рэйко. — Я тут на особом положении, поэтому могу поступать по своему усмотрению. Все остальные занимаются каждый по своей программе. Некоторые — физкультурой, некоторые — уборкой двора. У кого-то групповые процедуры, кто-то отправился в горы собирать съедобные растения. Каждый составляет себе программу и по ней занимается. Так, постой, а что сейчас делает Наоко? Вроде бы переклеивает обои, или перекрашивает стены. Вылетело из головы. Все эти занятия — до пяти часов вечера.

Она вошла в блок под номером «С-7», поднялась по лестнице в конце коридора и открыла правую дверь, которая оказалась не заперта. Рэйко показала мне жилище. Простая и уютная квартира: гостиная, спальня, кухня и ванная. Никаких лишних украшений, громоздкой мебели, но при этом жилье не казалось убогим. Не знаю, почему, но здесь я сразу расслабился и почувствовал себя как дома. Так со мной уже было, когда передо мною села Рэйко. В гостиной я увидел диван, стол, кресло-качалку. На кухне еще один стол — обеденный. И на каждом столе — массивная пепельница. В спальне имелась ниша, две кровати с бра и тумбочками, и на одной лежала раскрытая книга. В кухне стоял холодильник, небольшая электрическая плитка, имелась кухонная утварь, в которой можно было приготовить незамысловатую еду.

— Ванны нет, зато есть душ. Тоже неплохо, — сказала Рэйко. — Ванна и стиральная машина — общего пользования.

— Ну, вы здесь живете! — воскликнул я. — В нашем общежитии — только потолок да окна.

— Ты так говоришь, потому что не знаешь, какие здесь зимы. — Она похлопала меня по спине, усаживая на диван, и сама присела рядом. — Холодные и долгие. Куда ни посмотришь, кругом — снег, снег и снег. Промокаешь и замерзаешь до самых костей. Мы вынуждены почти каждый день его убирать. Зимой мы больше времени сидим в тепле, слушаем музыку, беседуем, вяжем. Так что без таких апартаментов нам не обойтись. Вот приедешь к нам зимой — сам увидишь.

Рэйко глубоко вздохнула, словно вспомнила долгую зиму. Сложила руки на колени.

— Можно опустить спинку — получится кровать, — постучала она по дивану. — Мы спим в спальне, а ты располагайся здесь. Идет?

— Мне все равно.

— Вот и хорошо, — сказала Рэйко. — Мы вернемся часов в пять. А пока и у меня, и у Наоко дела. Ничего, что тебе придется здесь подождать?

— Я как раз позанимаюсь немецким.

Рэйко ушла. Я лег на диван и закрыл глаза. И в окутавшей меня гробовой тишине вдруг вспомнил нашу с Кидзуки поездку на мотоцикле. «Кажется, тогда тоже была осень, — припоминал я. — Сколько лет уже прошло? Четыре года». Я вспомнил запах его кожанки и ревущую красную «ямаху». Мы поехали далеко на море и вернулись вечером усталые, как черти. Обычная поездка — ничего особенного, но я ее почему-то запомнил. В ушах завывал осенний ветер, и когда крепко обняв Кидзуки, я запрокидывал голову, казалось, будто тело мое запустили в космос.

Долго я пролежал на диване, вспоминая одно за другим события той поры. Не знаю, почему, но, лежа на боку в той комнате, я постепенно восстанавливал в памяти со временем забывшиеся пейзажи и факты. Некоторые — веселые, некоторые — немного печальные.

Интересно, сколько времени я так провел? Меня настолько захлестнул поток неожиданных воспоминаний (которые и вправду струились из меня, как родник из расщелины скалы), что совсем не обратил внимания, когда тихонько открылась дверь и в комнату вошла Наоко. Я просто посмотрел и увидел ее. Приподнял голову и какое-то время не отрывался от ее глаз. А она, присев на ручку дивана, смотрела на меня. Сначала мне показалось, что она выглядит не так, как я ее представлял. Но передо мной была живая Наоко.

— Спал? — очень тихо спросила она.

— Нет, думал о разном, — ответил я и встал с дивана. — Как ты?

— Спасибо, хорошо, — улыбнулась Наоко. Ее улыбка казалась мне далеким бледно-голубым пейзажем. — У меня мало времени. Вообще-то сюда приходить нельзя, но я выкроила минутку. Хотя нужно уходить. Скажи, у меня жуткая прическа?

— Да нет, очень милая, — ответил я. С этой аккуратной стрижкой она выглядела, совсем как ученица младших классов, — и, как и прежде, закалывала челку с одной стороны. Ей действительно очень шла эта прическа, да и сама она, казалось, к ней привыкла. Наоко походила на красавицу со средневековой гравюры.

— Надоели длинные волосы, вот Рэйко меня и подстригла. А ты серьезно? Про милую?

— Серьезно.

— А мама сказала, что она ужасная. — Наоко сняла заколку, распустила волосы и, несколько раз проведя по ним пальцами, опять заколола. Заколка была в форме бабочки. — Мне очень хотелось увидеть тебя, прежде чем нас станет трое. Не разговаривать, а так — посмотреть на тебя, привыкнуть. Не приди я сейчас, привыкнуть было бы труднее. Такая уж я неумеха.

— И как? Привыкла?

— Немного, — ответила она и опять взяла в руки заколку. — Но мне уже пора. Надо идти.

Я кивнул.

— Спасибо тебе за то, что приехал. Я очень рада. Но если здесь тебе станет в тягость, скажи без стеснения. Здесь непростое место, специфичная система, и есть такие, кто привыкнуть никак не может. Поэтому если такое почувствуешь, скажи честно, ладно? Я не расстроюсь. Здесь все — честные, и мы откровенно говорим о разном.

— Обязательно сознаюсь, если что.

Наоко присела рядом на диван и прижалась ко мне. Я обнял ее, и она опустила голову мне на плечо, уткнулась носом в шею. И сидела не шевелясь, будто проверяла мою температуру. Нежно обнимая ее, я чувствовал тепло в груди. Вскоре Наоко молча встала и вышла так же тихо, как и пришла.

Ушла Наоко, и я заснул на диване. Я не собирался спать, но глубоко уснул — такого давно со мной не случалось — от ее ощущения. На кухне стояла ее посуда, в умывальнике лежала ее зубная щетка, в спальне стояла ее кровать. И в этой комнате я спал глубоким сном, как бы выжимая из всех своих клеток усталость до последней капли. И видел сон: в сумерках порхала бабочка.

Когда я открыл глаза, часы уже показывали четыре тридцать пять. По-иному светило солнце, стих ветер, изменилась форма облаков. Я был весь мокрый от пота, поэтому достал из рюкзака полотенце и вытер лицо, переодел рубашку. Затем выпил на кухне воды, и посмотрел в окно рядом с мойкой. Виднелось окно соседнего дома, и в нем на нитках свисали очень аккуратно и точно вырезанные из бумаги силуэты птиц и облаков, коров и кошек. Окрестности по-прежнему оставались безлюдны и бесшумны. Казалось, я один живу среди ухоженных развалин.

Люди начали возвращаться в блок «С» в начале шестого. Я посмотрел в кухонное окно: внизу шли две или три женщины. Все были в шляпах, скрывавших лица, и сколько им лет, сказать было трудно. По голосам — уже не молодые. Они свернули за угол и скрылись из виду. Показались еще четыре женщины — и они повернули за тот же угол. Начало смеркаться. Из окна гостиной просматривалась роща и горы, над которыми словно парил зеленый луч.

Наоко и Рэйко вернулись вместе в половине шестого. Мы с Наоко поздоровались, как будто до этого не виделись. Наоко очень смущалась. Рэйко обратила внимание на мою книгу и поинтересовалась, что я читаю.

— «Волшебная гора» Томаса Манна, — ответил я.

— Стала бы я брать с собой в такое место такую книгу? — укоризненно воскликнула Рэйко. В чем-то она была права.

Рэйко приготовила кофе. Я рассказал Наоко о внезапном исчезновении Штурмовика и о светлячке, которого он подарил мне в день нашей последней встречи.

— Жалко, — искренне сказала Наоко, — я хотела услышать о его новых приключениях.

Рэйко тоже заинтересовали эти истории, и мне ничего не осталось, как рассказать все с самого начала. Естественно, Рэйко от души позабавилась. До тех пор, пока жили истории о Штурмовике, в мире царил смех.

В шесть пошли в столовую на ужин. Мы с Наоко взяли жареную рыбу, овощной салат, рис и суп мисо. Рэйко ограничилась салатом с макаронами и кофе. После еды, как всегда, покурила.

— С возрастом организму уже не требуется много пищи, — пояснила она.