Кэрол наклонилась вперед и тронула ее за руку:

– Послушайте. Я должна попытаться вам объяснить! До замужества моя мать – на самом деле она мне мачеха, а не мать, – была надзирательницей в тюрьме. Когда они с отцом поженились, он был начальником той тюрьмы. Тогда все и началось. Она осталась надзирательницей – над нами. Вот почему наша жизнь – тюрьма.

Кэрол снова оглянулась:

– Они, наверное, меня хватились. Я… я должна идти.

Сара остановила ее, схватив за руку:

– Минутку. Мы должны снова встретиться и поговорить.

– Я не смогу. Правда, не смогу.

– Сможете, – слова Сары звучали как приказ. – Приходите ко мне в номер, когда все лягут спать. Триста девятнадцатый. Запомните, триста девятнадцатый.

Она отпустила руку девушки, и Кэрол бросилась догонять семью.

Сара пристально смотрела ей вслед. Ее мысли прервал голос доктора Жерара, который стоял рядом с ней.

– Доброе утро, мисс Кинг. Беседовали с мисс Кэрол Бойнтон?

– Да, у нас был в высшей степени необычный разговор. Вам будет интересно.

Она передала суть сказанного девушкой. Жерар ухватился за одну подробность:

– Эта старая бегемотиха была надзирательницей в тюрьме? Возможно, в этом все дело.

– Хотите сказать, это причина ее склонности к тирании? Сохранившаяся профессиональная привычка?

Жерар покачал головой.

– Нет, такой подход ошибочен. Тут более глубокая причина. Она тиранит людей не потому, что была надзирателем. Правильнее сказать, что она стала надзирателем, потому что любит тиранить людей. Согласно моей теории именно тайное желание власти над людьми заставило ее выбрать эту профессию.

Лицо доктора было чрезвычайно серьезным.

– В подсознании прячется много таких странных вещей. Жажда власти, жестокость, неудержимая страсть к уничтожению – все это наследие нашего прошлого опыта. Все это никуда не делось, мисс Кинг, – жестокость, дикость, похоть… Мы заперли перед ними дверь и не пускаем в сознание, но иногда они слишком сильны.

– Знаю, – поежилась Сара.

– Все это мы видим вокруг нас, – продолжал Жерар. – В политике, в поведении людей. Забыты такие понятия, как гуманность, сострадание, добрая воля. Некоторые идеи кажутся разумными – мудрая власть, радеющее о народе правительство, – но внедряются они с помощью силы, и в их основе лежит жестокость и страх. Они открывают дверь, эти апостолы насилия, они освобождают древнюю дикость, древнее упоение насилием ради насилия! Это совсем не просто; животное по имени человек пребывает в состоянии хрупкого равновесия. У него одна главная потребность – выжить. Поспешность так же смертельно опасна, как и промедление. Он обязан выжить! И возможно, для этого человеку необходимо сохранить часть древней жестокости, однако он не должен – ни в коем случае – обожествлять ее!

После некоторой паузы Сара спросила:

– Думаете, старую мисс Бойнтон можно назвать садисткой?

– Почти уверен. Полагаю, она испытывает удовольствие, причиняя страдания – причем душевные, а не физические. Это явление встречается гораздо реже, и с ним труднее бороться. Ей нравится подчинять себе других людей, нравится заставлять их страдать.

– Какой ужас, – сказала Сара.

Жерар пересказал ей свой разговор с Джефферсоном Коупом.

– Он не понимает, что происходит? – задумчиво спросила девушка.

– Откуда? Он же не психолог.

– Точно. У него не такое извращенное мышление.

– Совершенно верно. У него милое, непосредственное, нормальное американское мышление. Он верит скорее в добро, чем в зло. Он видит, что в семье Бойнтонов что-то не так, но приписывает это неверно понимаемой миссис Бойнтон заботе, а не ее намеренной жестокости.

– Должно быть, ее это забавляет, – заметила Сара.

– Могу себе представить, до какой степени!

– Но почему они не освободятся? Они ведь могут это сделать. – В голосе Сары проступило раздражение.

Жерар покачал головой:

– Нет, тут вы ошибаетесь. Они не могут. Вам не приходилось видеть старый опыт с петухом? Вы проводите мелом черту на полу и кладете на нее клюв петуха. Ему кажется, что его привязали. Он не в состоянии поднять голову. Так и с этими беднягами. Не забывайте, что миссис Бойнтон обрабатывала их с раннего детства. Психологически подавила их. Внушила, что они не могут ее ослушаться. Да, я знаю, что большинство людей назовут это чепухой – но мы с вами знаем, что все так и было. Она заставила их поверить в неизбежность полной зависимости от нее. Эти люди так долго пробыли в тюрьме, что, если дверь камеры вдруг откроется, они этого не заметят! По крайней мере, один из них уже не жаждет свободы. И они боятся свободы.

– А что будет, когда она умрет? – Сара перевела разговор в практическую плоскость.

Жерар пожал плечами.

– Все зависит от того, когда именно. Если это случится сейчас… тогда, полагаю, еще не будет слишком поздно. Парень и девушка еще молоды и податливы. Убежден, они станут нормальными людьми. А с Ленноксом, возможно, все зашло слишком далеко. На меня он производит впечатление человека, который расстался с надеждой – и превратился в бесчувственное животное.

– Но его жена обязана что-то делать! – с жаром воскликнула Сара. – Она должна вытащить его из этого кошмара.

– Кто знает… Возможно, она даже пыталась – но тщетно.

– Думаете, чары старухи на нее тоже подействовали?

Жерар покачал головой:

– Нет. Сомневаюсь, что старая леди обладает над ней какой-либо властью – и по этой причине ненавидит ее лютой ненавистью. Достаточно посмотреть на ее взгляд.

Сара нахмурилась.

– Не могу ее понять – я имею в виду молодую миссис Бойнтон. Она догадывается, что происходит?

– Думаю, не просто догадывается, а знает точно.

– Гм, – пробормотала Сара. – Эту старуху нужно прикончить! Я бы прописала ей мышьяк в утренний чай… А что насчет самой младшей, – вдруг сменила она тему, – рыжеволосой девушки с довольно милой рассеянной улыбкой?

Жерар нахмурился.

– Не знаю. Тут есть что-то странное. Джиневра Бойнтон – единственная родная дочь старухи.

– Да. Полагаю, это должно что-то менять… Или нет?

– Я не верю, – медленно проговорил доктор Жерар, – что маниакальная жажда власти и склонность к жестокости, овладевшая человеком, способны пощадить кого-либо, даже самых близких и любимых… – Немного помолчав, он спросил: – Вы христианка, мадемуазель?

– Не знаю, – задумчиво ответила Сара. – Я привыкла считать себя неверующей. Но теперь… я не уверена. Я чувствую… что если все это смести прочь, – она решительно взмахнула рукой, – все эти постройки, разнообразные секты, вечно ссорящиеся между собой церкви… то… то я смогла бы увидеть безмятежную фигуру Христа, въезжающего в Иерусалим на осле… и поверить в него.

– Я верю, по крайней мере, в одну из главных заповедей христианства – довольствуйся малым. – Доктор Жерар был серьезен. – Я врач и знаю, что честолюбие – желание успеха – становится причиной большинства болезней человеческой души. Если это желание исполняется, то из него вырастают высокомерие, жестокость и в конечном итоге пресыщение; а если не исполняется – пусть вам об этом расскажут лечебницы для душевнобольных! Они переполнены людьми, которые не смогли примириться с собственной заурядностью, серостью, с отсутствием способностей и которые нашли способы бегства от реальности, чтобы навсегда отгородиться от жизни.

– Старухе Бойнтон самое место в сумасшедшем доме, – вдруг выпалила Сара.

Жерар покачал головой:

– Нет, ее место не среди неудачников. Дело обстоит еще хуже. Ведь она добилась успеха! Ее мечта сбылась.

Сара вздрогнула.

– Но так не должно быть! – с жаром воскликнула она.

Саре не терпелось узнать, примет ли Кэрол Бойнтон ее приглашение.

Честно говоря, она сомневалась. Сара опасалась бурной реакции Кэрол на собственные робкие признания, сделанные сегодня утром. Тем не менее она приготовилась – надела синий шелковый халат, достала маленькую спиртовку и вскипятила воду.