– Ну, – сказал Сэм. – Я не думаю, что он сейчас пользуется уважением. Здесь, в Бруклине, он становится непопулярным. Если не будет держать ухо востро, может оказаться в беде.

Пат сидел тихо и впитывал в себя информацию.

Это был сезон свадеб. В Ньюпорте, штат Кентукки, Майк Коппола женился на даме из "внешнего" мира по имени Энн Драхман. Сэм, который знал Копполу смолоду, не одобрял этот брак.

– Прежде всего, – сказал он Пату за стаканом вина, – никогда не следует жениться на посторонних. Им нельзя верить. У меня есть предчувствие, что эта дама еще принесет нам немало хлопот. В нашем деле за женщинами нужен глаз да глаз. Не следует им что-нибудь рассказывать. Это касается и тебя, сынок. Я много натерпелся от мамаши Констанцы, много, да покоится ее прах с миром.

– Сказать по правде, Сэм, – сказал Пат, – кроме здоровья Конни есть еще одна причина, по которой я ее сюда не привел. Мне в последнее время просто не нравится ее отношение к нашему делу. По сути она ничего не знает, но все время делает замечания по поводу семейного бизнеса.

Сэм понимающе кивнул:

– Да, я знаю. Это неприятно. О, как я вижу, режут торт. Пошли, посмотрим.

Молодой Билл Боннано, высокий и тонкий, похожий на студента колледжа, стоял рядом с Розали, которая очень походила на Конни, но была пухлее. Торт был высотой в девять футов и состоял из семи слоев, разделенных огромными колоннами, и купола наверху. Сэм стоял, кисло на него глядя.

– Ты знаешь, – сказал он, – Большой Джо прочит этого парня на свое место, но я тебе вот что скажу: он и ногтя твоего не стоит. Слишком много времени провел в колледже.

Среди гостей Пат увидел Ала Агуеси, и они вместе выпили. Агуеси при расставании сказал ему, что Палата Коммерции в Буффало назвала Человеком года Джона Монтану – помощника Стива Маггадино.

– Видишь, – сказал Агуеси, – все понемногу меняется. Все легализуется, и так оно и должно быть. Кстати, ты еще совершаешь поездки?

– Нет, – сказал Пат. – Пока держусь поближе к дому.

– Ну, еще увидимся. Не забудь со мной встретиться, если приедешь в Монреаль.

– Конечно.

На обратном пути в Ривердейлу в новом "крейслер-империале" Сэма они вспоминали события вечера.

– Приятное было мероприятие, – сказал Сэм. – Очень приятное. Должен признать, что эта свадьба была лучше, чем твоя, но ты тогда не был такой шишкой.

– Да я и сейчас не такая большая шишка.

– Ты продвигаешься, сынок. Я горжусь тобой.

Пат покраснел от удовольствия.

– Скажи, тебе не надоело служить в полиции? Когда ты закончишь свою учебу на юриста?

– Еще через несколько лет, – ответил Пат. – Занятия отнимают много времени, ведь надо ходить на них по вечерам. Кроме них у меня масса других дел.

– Ну, я начинаю верить, что образование не менее важно, чем бизнес, которым мы занимаемся, так что продолжай в том же духе. Знаешь, обстоятельства меняются очень быстро, но большинство людей за ними не успевает. Костелло, по-видимому, совсем отстал от дел. И этот сумасшедший Анастасиа – единственное, что он умеет, – напасть, убить, пролить кровь. Мы покончили с этими делами после Кастелламаре, по крайней мере я так думаю. Ужасно, что трудно утрясти конфликты мирным путем. Могу только надеяться, что наша Семья останется в стороне от всего этого.

– Я тоже на это надеюсь, – сказал Пат, выходя у своего кирпичного дома, расположенного в полумиле от виллы Сэма.

Сэму, казалось, было неловко:

– Как... э-э... ребенок?

Пат пожал плечами.

– Он всегда будет придурком, Сэм. Давай обратимся лицом к этому факту.

Обед с Китти и Реганом оказался на удивление приятным. Конни впервые за многие месяцы оделась. На ней была длинная юбка из шотландки и блузка с вырезом.

На Китти было обтягивающее вязаное платье с воротником и повязанным вокруг шеи платком из шифона. Дойл выглядел непринужденно в спортивной куртке, широких брюках и легких туфлях.

– Вижу, ты оставил дома свою форменную фуражку, – улыбаясь, заметил Пат.

– Я ношу ее только на дежурстве, – ответил Реган.

Казалось, годы стерли горечь того инцидента, – по крайней мере Пат на это надеялся. Они обедали за столом в большой комнате, которую Конни отделала в стиле Регентства, с бледно-зелеными и белыми деревянными панелями. В центре стола стояли гардении и свечи.

– Элегантно, – садясь, сказал Дойл, и Китти с ним согласилась.

После обеда все сидели в гостиной, пили бренди и вспоминали старые времена. Дойл рассказывал смешные истории.

– Расскажи нам о Чикаго, – сказала Китти.

– О, Чикаго – это совсем другой город. Я имею в виду, полицейские там... – он покосился на Пата. – Ладно, забудем. Во всяком случае, там не так, как здесь.

Было ясно, что Дойл не стремился к ссоре, все знали, что в Чикаго самый прожженный Департамент полиции. Даже нью-йоркская полиция не могла сравниться с ней в крючкотворстве. Но в Чикаго мэр указывал полиции, что делать, здесь же часто бывало наоборот.

Они договорились снова встретиться в скором времени. Когда гости уже шли одеваться, Китти сказала Конин:

– Ужасно хочется увидеть ребенка. Он спит?

– Да, но он ничего не будет иметь против. Пошли.

Пат испытал облегчение, когда Дойл сказал, что останется в гостиной. Китти вскоре спустилась, бледная и растерянная, но Конни, казалось, ничего не замечала.

– Прелестная крошка, правда? И такой хороший.

– Да, – ответила Китти.

1957 год оказался тяжелым для Семьи. Почти с самого начала года что-то назревало. Вито Дженовезе собирал союзников, в том числе Профачи и Лючезе, для своей кампании по борьбе за то, чтобы стать capo di tutti capi – боссом всех боссов. Его некому было остановить, кроме Костелло, который вместе с Вито контролировал Семью старого Чарльза Лучиано. Но Костелло был силен только в политике, а с уменьшением влияния Десапио и при общем нежелании Костелло ввязываться во вражду он постепенно терял свой престиж.

В конце апреля дон Витоне встретился с Тони Бендером и Винни Мауро и заявил, что у него есть верные сведения о том, что Костелло связался с полицией. Иначе почему его отпустили после того, как арестовали за уклонение от уплаты налогов? Было ясно, что Костелло стал подсадной уткой. Он был слишком стар и болен, чтобы оставаться в тюрьме, поэтому заговорил.

Дженовезе принял решение в одиночку, не советуясь с Центральным советом, выдававшим разрешения на убийства. Огромному тупоумному бывшему боксеру по имени Винценте Гиганте он поручил нажать на спусковой крючок.

Фрэнк Костелло обедал со своей женой Бобби и друзьями в ресторане "Монсеньор", когда его позвали к телефону. Поговорив, он извинился и сказал, что ему надо вернуться в гостиницу "Мажестик", где он снимал огромные апартаменты. Подъехав к элегантному старому зданию, он дал таксисту щедрые чаевые и оставил в такси своего друга Фила Кеннеди. Когда он шел по вестибюлю, из-за колонны выступил громила в плаще.

– Это тебе, Фрэнк, – сказал он и всего с расстояния пяти футов сделал один выстрел в голову Костелло.

Выстрел прогрохотал между мраморных стен вестибюля, но никто и двинуться не успел, как громила выскочил и черный лимузин, проскочив на красный свет, унесся по Центр-Вест-парк.

В лимузине сидел здоровенный Гиганте, усталый и счастливый, уверенный в том, что совершил главное дело своей жизни.

В вестибюле же гостиницы Костелло даже не лежал, а сидел на черной пластмассовой скамейке, прижимая к голове платок, и всех успокаивал, что с ним все в порядке. Кеннеди помог ему сесть обратно в такси, и они понеслись в больницу Рузвельта. Кеннеди, понимая, что одежду Фрэнка могут обыскать, когда он окажется в больнице, предложил Костелло передать ему все, что у того может быть сомнительного, но Фрэнк покачал головой, уверенный, что у него ничего такого нет. Оказалось, что травма была незначительной – просто царапина по черепу, но обрывок бумаги, найденный в его кармане, уже значил кое-что. На нем было записано следующее: