В XXI веке идеи носятся по миру со скоростью света. Может быть, это одна из причин того, что они зачастую кажутся легковесными. Во второй половине XVI столетия идеи двигались медленнее, ездили в неторопливых двуколках, тряслись в экипажах на ухабах дорог или передавались из уст в уста на званых обедах. При этом даже строгие физические теории оказывались вовлеченными в медленный водоворот сплетен. После смерти Коперника его теории услышали лишь несколько пар ушей, способных воспринимать новое. Их было мало. Примерно шестьдесят лет спустя на удивление безграмотный информант кардинала Роберта Беллармайна привлек внимание патрона к какому-то «Ипернику, или как там его звали». Кардинал тут же расценил революционные идеи Коперника как новую угрозу католическому вероучению, видя, что они овладели лучшими умами Европы, однако заметил, что худшие не сочли Коперниковы теории убедительными.
Как и в случае с Тихо Браге, к Иоганну Кеплеру сначала пришли слухи, а потом вера. Итак, Земля вращается вокруг Солнца. Как всякий молодой человек, он открыт для нового, ибо пока его сопротивление не укреплено привычкой, а энтузиазм не усыплен праздностью. Тихо Браге принял Коперника с радостью, но без сердечности. Он так и не смог полностью разувериться в том, что Земля — центр Вселенной. Уж слишком он засиделся в старых Птолемеевых коридорах власти. Силясь сохранить хоть что-то из схемы Птолемея в своей теории, он поставил Солнце в центр Солнечной системы, как требовал Коперник, но саму ее заставил странным образом вращаться вокруг Земли. Иллюстрации XVI века изображают неуклюжую хитроумную небесную сферу, а под Вселенной улыбается во весь рот Тихо Браге, благодаря поникшим седым усам и веселым глазам похожий на невероятно развеселившегося китайского мандарина. Кеплерово увлечение гелиоцентрической системой не было омрачено ни сомнением, ни сожалением. Он поверил Копернику. Солнце стоит в центре Вселенной. Так и есть. Планеты вращаются вокруг Солнца. Так и есть.
Кеплер взял у Коперника радикальную, тонкую, ясную и гладкую новую схему, однако местами она была еще сыровата, некоторые частности недоделаны, и даже некоторые опорные принципы остались туманными. Землю убрали из центра Солнечной системы. Вопросы, ранее незадаваемые, обрели голос. И настойчивость. Подобно тому как Эйнштейн опроверг идею о мировом эфире, Коперник позволил небесной сфере исчезнуть. Ее больше не было в материальном смысле, и мир остался без ее купола. Но если планеты вращаются вокруг Солнца, а Земля — вокруг собственной оси, причем в пустом пространстве, тогда зачем же расстояниям между планетарными орбитами их числовые значения? И почему, коли на то пошло, планет именно шесть, как полагал Кеплер, а не десять или двадцать семь? И что заставляет планеты неустанно двигаться кругами? До Кеплера задавать подобные вопросы было невозможно. А после Кеплера их невозможно стало не задавать.
Наблюдений-то было предостаточно, не хватало теории. Астрономы XVI века уже знали расстояния между орбитами планет. Тихо Браге и его помощники составили беспрецедентные ряды чисел, дат и случаев, выстроившихся в колонки на нелинованных листах, стопами лежавших на деревянных растрескавшихся столах в обсерваторских комнатах с видом на море. Но никакие наблюдения, понял Кеплер, не могут дать ответ на вопрос «почему», скрытый в этих бесконечных цифрах.
Выводы, которые сделал Кеплер в Mysterium Cosmographicum, чтобы ответить на эти вопросы, совсем не очевидны. Даже в наши дни трудно уяснить схему напряжений и расслаблений, которую он пытался взять под контроль, а затем и выразить. «Почти все лето ушло на тягостный труд», — пишет он [147].
Наконец при пустяшных обстоятельствах я приблизился к истине. Я верю, что вмешалось Божественное Провидение, так что я случайно нашел то, чего не мог бы обрести своими собственными усилиями. Я верю в это тем паче, что неустанно молил Бога, чтобы послал мне успех, если слова Коперника истинны. Случилось это июля девятнадцатого 1595 года, когда я показывал в классе, какое мощное слияние (Сатурна и Юпитера) случается через восемь зодиакальных знаков и как они постепенно проходят из одного трина в другой. При этом я вписал в круг множество треугольников, или псевдотреугольников, так что конец одного был началом другого. И так получился круг меньшего диаметра, образованный точками пересечения этих треугольников.
Чисто технически Кеплер, машинально чертя, нарисовал ряд треугольников внутри круга, который представлял в данном случае зодиак. Но увидел он нечто иное. Появился второй круг, окружность которого была образована точками пересечения соседних треугольников, при этом их вершины упирались в большую окружность.
Момент озарения. Кеплеру приходит гениальная мысль: манипулируя Платоновыми телами, можно прийти к геометрическим зависимостям между двумя окружностями, представляющими собой орбиты планет
Логический пробел, связывающий этот пример с Солнечной системой, Кеплер преодолел одним исступленным опытом. Он на уроке в школе. Стоит к доске лицом и держит мел в руке. За спиной у него храпят ученики-ослы, покорно переписывающие его четкие схемы в свои тетрадки. И тут вдруг в сознании Кеплера словно прорывает плотину. «А потом меня осенило… и в память о том событии я записываю для вас свои соображения словами, возникшими во мне в момент озарения», — пишет Кеплер.
Орбита Земли есть мера всех вещей; вкруг нее описан додекаэдр, и содержащая его окружность будет орбитой Марса; вкруг Марса описан тетраэдр, и содержащая его окружность — орбита Юпитера: вкруг Юпитера описан куб, содержащая его окружность принадлежит Сатурну. Теперь же впишем в Землю (то есть в земную орбиту) икосаэдр, содержащаяся в нем окружность будет Венериной; впишем в Венеру октаэдр, содержащаяся в нем окружность будет у Меркурия.
Фигуры, о которых говорит Кеплер в этом отрывке, — это Платоновы тела (правильные многогранники). В евклидовой геометрии таких тел всего пять. А планет-то шесть, замечает Кеплер, отсюда явствует связь между телами Платона и орбитами планет. Если орбиту Земли принять за меру всего — как основную единицу, — тогда с помощью коэффициента, даваемого конструкцией Кеплера, можно полностью определить орбиты остальных планет.
«Теперь вы знаете, почему планет именно столько», — заключает Кеплер.
Он потерял голову от волнения. Ему было всего двадцать три года.
Иоганн Кеплер прибыл в замок Бенатки в надежде, что Тихо Браге откроет перед ним сундук с сокровищами своей астрономической обсерватории, которые терпеливо собирал на протяжении двадцати пяти лет. Он знал: только тщательные, всесторонние и точные наблюдения могут подтвердить его теорию. Но Иоганна ждало разочарование. Во время обедов Браге выдавал гостям информацию по капле, изводил их намеками, скрывая важные детали. Он предложил Кеплеру сосредоточиться на орбите Марса. Задачка была нетривиальная. Если Марс и виден с Земли, то лишь в определенное время и на мгновенье. Обычное представление о том, что планетарные орбиты проявляются сами собой, происходит из высокоскоростной фотосъемки. Наблюдения помогли Браге определить ряд отдельных точек в небе. Геометрическая форма, связывавшая воедино эти яркие опорные точки, оставалась за завесой незнания. Задача, поставленная Браге перед Кеплером, была заманчивой. Но то, что ее поставили, бесило Кеплера.
Глядя на людей, собравшихся за длинным столом, Тихо Браге наверняка замечал (когда зайчики от свечей отражались от металлической пластины, закрывавшей его нос), что все, что он видит, и все, что он открыл, все эти сокровища — это его творение. И если он не желает ни с кем делиться своими знаниями, кто его осудит?
Ночное небо принадлежало ему.
