Иоганн Кеплер родился 27 декабря 1571 года в швабской деревне Вайль-дер-Штадт, стоявшей у Шварцвальда. Даже в наши дни это местечко очаровательно. Деревушка словно мумифицировалась под прикрытием средневековых фронтонов, кудахтанья кур и кряканья уток. Окрестности усеяны маленькими аккуратненькими фермами; местные фермеры ходят в lederhosen[35] до колен, сено сваливают на телеги с запряженными в них лошадьми, которые безмятежно пасутся в золотистых полях. А вокруг ферм — зеленые, словно отполированные просторы Шварцвальда, чудесного старинного леса, где растут пунцовый бук, европейский дуб и ясень, леса заколдованного, но не опасного, разве что иногда набредешь на дикого вепря, который превратится в лакомство в местной пивной, когда его подадут под соусом из черной смородины.
Кеплер родился в семье, не имевшей никакого отношения к аристократии. Его предки были ремесленниками и скорняками; они умели обращаться с токарными станками и снимать шкуру с рыси. Его отец, Генрих, служил управляющим поместья; по натуре бродяга, он успел побывать военным, флибустьером и разбойником. «Склонен к преступлению, задирист, может плохо кончить», — заключил Кеплер, составляя его гороскоп. Подчиняясь своим астрологическим предначертаниям, treue[36] Генрих несколько раз оставлял семью, чтобы поучаствовать в военных кампаниях. В один прекрасный день в 1588 году он записался в группу бельгийских наемников и больше домой не вернулся. У матери Кеплера был сложный характер, что понять не трудно, вспомнив, как непросто ей жилось. Материальное положение семьи было плачевным. Кеплер сумел окончить церковно-приходскую школу, в которой тех, которым нечего было сказать и на родном языке, учили говорить по-латыни. Успеваемость юного Кеплера безукоризненна. Его ум течет свободно, как ключевая вода из скрытого, но естественного источника. Кеплера раздражали другие ученики. Бурный поток его мыслей ни на минуту не оставлял юношу в покое. В то же время характер Кеплера был таков, что он никогда не перечил учителям и старался избегать споров. «Я люблю быть на стороне большинства», — говорил он позже [143], уже взрослым, выражая то, что чувствуют многие, только вот мало кто признается в этом. Кеплера вечно будут обожать, поскольку он идеальное воплощение, прекрасно узнаваемый тип честного и умного, но вместе с тем хвастливого и неуверенного в себе мальчишки, которого мы все в жизни когда-либо обязательно встречали.
Или которым были.
Кеплер получил хорошее классическое образование в университете Тюбингена и уехал работать в австрийский Грац. Там он служил учителем математики в stifschuhle, местной средней школе, а также районным математиком и составителем календарей. Предполагалось, что вместе с календарями Кеплер станет делать и астрологические прогнозы. Он верно предсказал необычайно суровую зиму, восстание крестьян и захват Австрии турками и слыл среди сограждан неплохим астрологом. До конца своих дней, а особенно когда бывал на мели, Кеплер подрабатывал прикладной астрологией, составив более восьмисот гороскопов. Порой скептики выражали сомнение в его умении и желании штамповать таблицы, и тогда он отвечал с обезоруживающей искренностью, что по большому счету это легче, чем работать, и лучше, чем попрошайничать [144]. Такая искренность и в наши дни внушает уважение.
Иоганн Кеплер был невысок и худощав. На портретах мы видим нежное лицо, густые темные волосы, причесанные назад и падающие на уши. В его глазах непременная печаль, задумчивый взгляд устремлен куда-то вдаль, из чего мы понимаем: перед нами человек, озабоченный тем, чтобы не злить жену и держать кредиторов в узде. Он страдал от разных болезней, главным образом от загадочных лихорадок, которые иногда длились месяцами, и спазмов желудка, однако был наделен двужильностью и силой, свойственным невысоким поджарым людям. Всю жизнь он испытывал «собачью неприязнь к купанию». Я сообщаю эту занятную мелочь, чтобы провести параллель между Кеплером и Птолемеем, двумя величайшими астрономами западного мира, едиными в этом безразличии к личной гигиене.
Едва осознав себя, Кеплер понял, что он математик. Он не был расположен к числам, хотя обстоятельства вынудили его стать великолепным вычислителем. Душу его завоевала геометрия, и довольно юным он пришел к выводу, что «геометрия есть единственное и вечное отражение разума Божьего» [145].
В Европе уже начинался XVI век, а небесная сфера все плавала вокруг Земли. Птолемееву астрономию и Аристотелеву космологию преподавали во всех европейских университетах, причем делали это люди, которые, должно быть, чувствовали на себе ее тяжкое бремя, тем более что все попытки уклониться в сторону от ее выводов приводили к несоответствию наблюдениям. Сама система Птолемея бесконечно и искусно усовершенствовалась, к ее эксцентриситетам и эпициклам добавлялись всяческие уточнения и разъяснения. Теперь она казалась совершенной, ее предсказания широко варьировались, а притягательность казалась столь очевидной, что не подвергалась сомнению. Несмотря на все это, система выглядела излишне витиеватой, даже барочной — за многие годы до того, как барокко стало стилем. Армиллярная сфера, собранная великим фламандским мастером Гуаптерусом Арсениусом в 1568 году [146], показывает почему. Это модель Солнечной системы из сцепленных латунных и медных колец. Отполированный шарик Солнца спрятан внутри. Толстые металлические обручи крест-накрест пересекают шесть концентрических оболочек сферы, каждая из которых крепится к шарниру и зубчатой рейке, чтобы астроном мог изобразить движение планет, покачивая кольца. Армилла прекрасна, но, к сожалению, пользы от нее немного. Уж слишком она сложна.
Из всех астрономов Европы лишь Николай Коперник утверждал, что Солнце, а не Земля находится в центре Солнечной системы. Немногие талантливые математики и астрономы сразу уразумели революционность работы Коперника. Его тезисы были сформулированы в тех же странных, ускользающих от понимания терминах, которыми пользовался Птолемей в «Альмагесте». Огромные поворачивающиеся сферы Птолемеевой астрономии были в каком-то смысле математическими выдумками и предназначались для объяснения того, что видят астрономы. Их онтологический статус был неясен. Во фразе, которая на веки вечные испортила его репутацию, Птолемей утверждал, что замысловатая структура «Альмагеста» задумывалась только «для вида». Коперник воспринял слова Птолемея всерьез и создал на нескольких сотнях страниц, плотно исписанных рассуждениями, математическую выдумку, соперничавшую с Птолемеевой. По Копернику, Солнце помещалось в центре Вселенной, а планеты вращались вокруг него по аккуратным, идеально сцепленным орбитам. Сопоставив свои выдумки с выдумками предшественников, Коперник понял лишь одно: его теория работает лучше. Она совершеннее, проще и больше согласовывается с наблюдениями.
Этот краткий рассказ едва ли отразит те трудности, которые преодолел в своей работе Коперник. Факсимильные копии его рукописи можно найти в парижской Национальной библиотеке. Почерк ученого тверд, мелок и изящен, с легким уклоном вниз и вправо, читается легко. Художественному оформлению книги придавалось большое значение. Коперник расставил схемы Солнечной системы так, чтобы слова красиво обтекали их. И сам текст со схемами похож на миниатюрную гелиоцентрическую систему. Но, несмотря на это, то тут, то там на страницах попадаются кляксы. Они говорят скорее не о спешке, а о изнеможении. Коперник тряс сведенными судорогой руками, онемевшими пальцами и случайно капал чернилами на листы. Эта работа поглотила всю его жизнь. Она требовала полного самоотречения. Птолемеева астрономия так глубоко укоренилась в сознании астрономов, что казалась уже не столько искусной теорией, сколько неотвратимым фактом. Конечно же небесная сфера вращается вокруг Земли. Да вы сами посмотрите. Коперник заставил себя посмотреть и отринуть то, что видел. Долгие годы все было безнадежно запутано, странно, непонятно, необычно. Он постигал истину маленькими болезненными шажками, но целиком ее так и не узрел, поскольку не додумался до того, что планетарные орбиты не круглые, а эллиптические. В январе 1543 года Коперник слег: инсульт частично разрушил его мозг. Великий ученый совершил длинный путь, причем преимущественно в одиночку. Теперь он делал глубокие медленные вдохи, и пузырьки беловатой мокроты собирались на его губах. Доктора успели вложить в руки Коперника первое печатное издание его шедевра «Об обращениях небесных сфер». Погладив обложку из бордовой кожи, он что-то пробормотал и умер.
