— Не желаю. Не согласен я! Вези куда хочешь.

Староста стал возражать что-то, завязался спор. Голос невидимого хозяина звучал обиженно и строптиво. Я решил объясниться.

— Вот что, хозяин, — сказал я. — Вы можете не согласиться принять меня, и я думаю, что никто не вправе вас принудить взять к себе в дом незнакомого человека. Я только хочу сказать, что даром жить у вас не стану: за хлеб-соль буду платить, сколько назначите.

— Три рубля!.. — задорным полувопросом кинул невидимый хозяин, считая как будто, что эта цена равносильна отказу.

— Три так три, — сказал я, а староста прибавил:

— Примай, Гаврило!.. Он, слышь, человек роботный — чеботной, мужик просужий.

Еще несколько слабых возражений, и Гавря, очевидно, сдался. Полати заскрипели, послышалось кряхтение, и через минуту предо мной стоял невысокий и невзрачный старик, с редкими волосенками на темени и с жидкой черной бородкой. Подойдя ко мне, он низко поклонился и заговорил очень длинно, очень плавно и складно. К сожалению, я не могу теперь даже приблизительно восстановить эту речь Гаври Бисерова, которою он встретил меня, истомленного странника, принимаемого с этого вечера в дом. Говорил он с каким-то величавым и приветливым видом, а я слушал, точно очарованный. Закончил он словами:

— Добро пожаловать, и будь ты нам отныне не чуж-чуженин, а родной семьянин. — После этого он низко поклонился и протянул руку, которую я пожал от души.

Затем подъехали сани со стариком Ефимом Молосным, отцом старосты, со старухой, его матерью, и женой, дочерью Гаври. Некоторое время они оставались у Гаври и «бражничали». Оказалось, что в этой семье у старосты жил Попов, тоже политический ссыльный, и оставил по себе хорошие воспоминания. Старуха охотно и много рассказывала о нем: у Попова — то, у Попова — другое… И в голосе ее звучала почти нежность.

Когда они уехали, я зажег привезенную с собой свечу и сел к столу писать письмо матери и сестрам. Рядом со мной жужжали две прялки, с полатей смотрели, свесив головы, глубоко заинтересованные два мальчика-подростка, и сверкали маленькие черненькие глазки старика Гаври Бисерова. Я описывал свое путешествие и с особенным чувством остановился на последнем эпизоде. Речь хозяина, плавная, красивая, колоритная, завершила описание нотой искреннего удовлетворения. Вся семья не спала: все смотрели на невиданное зрелище — на пишущего человека.

Еще не кончив письма, я вышел на крыльцо. Помню, что на чистом небе сверкали яркие звезды; искрились пушистые снега, неопределенными пятнами темнели перелески… Невдалеке за «старицей» виднелся под темной полосой лесов одинокий, то разгорающийся, то угасающий огонек лучины. Влево, в версте или полутоpax, мигал другой, и я представлял себе, что там живут такие же простые и добрые люди, умеющие при случае говорить такие хорошие, величавые слова, как Гавря Бисеров.

И вот я лицом к лицу с этим нетронутым, неискаженным и чистым мужицким миром. Душа моя была переполнена особым чувством, и я закончил письмо нотой спокойного и совершенно искреннего удовлетворения. «Только от вас, мои дорогие, еще дальше…» Но это, казалось мне, — ничего!.. Я верил, что мы увидимся в лучшие времена, а пока, как смелый пловец, я бросался на это заманчивое дно народной жизни…

Я улегся внизу на лавке и скоро заснул. А две женщины все еще светили лучину, и их прялки жужжали далеко за полночь.

Вторая книга «Истории моего современника», начатая в 1909 году, была дописана лишь в 1918 году и подготовлена для отдельного издания в 1919 году. Таким образом Короленко работал над ней — с большими перерывами — десять лет.

Это десятилетие было трудным и напряженным в жизни Короленко. В 1910 году он прервал работу над «Историей моего современника», чтобы написать «Бытовое явление», а затем «Черты военного правосудия». Но и закончив эти свои статьи, имевшие громадный политический резонанс, он не смог взяться за продолжение прерванной работы.

В июле 1911 года Короленко писал Т. А. Богданович: «Крепко засел за работу, лихорадочно стараясь наверстать, покончить с „Чертами“ и взяться за „Современника“. Я жадно думал о том, когда поставлю точку, отошлю в набор и возьмусь за работу „из головы“. Теперь все это перевернулось… У меня за десять лет собран ужасающий материал об истязаниях по застенкам. С каждым новым известием я чувствую все более и более, что ничего другого я работать не буду, пока не выгружу этого материала. Сначала я даже возмутился и решил, что сажусь за „Современника“ и пишу о том-то. А в то же самое время в голове идет свое: „Статью надо назвать „Страна пыток“ и начать с указа Александра I“. Несколько дней у меня шла эта смешная избирательная драма. Я стал нервничать и кончилось тем, что… сначала „Страна пыток“, которую я думал писать после, а „после“ „Современник“, которого я думал писать сначала… Решил и начинаю успокаиваться».

Однако активная публицистическая деятельность и в последующие годы неизменно отвлекала Короленко от работы над «Историей моего современника». К этому же времени относятся и многократные привлечения его царским правительством к судебной ответственности по целому ряду литературных дел.

Первые восемь глав второй книги «Истории моего современника» были напечатаны в первой и второй книжках «Русского богатства» за 1910 год. Короленко ввел их в Полное собрание сочинений (изд. А. Ф. Маркса, 1914). Вся книга вышла отдельным изданием при жизни писателя сперва в 1919 году в Одессе (изд. «Русского богатства»), затем в 1920 году в Москве (изд. «Задруга»).

Рукопись второй книги «Истории моего современника» в архиве писателя не сохранилась, имеются лишь корректурные оттиски типографии «Задруга» с поправками, сделанными рукой Короленко.

От автора— написано в 1919 году.

…закончил в 1905 году, — Здесь автором допущена ошибка: первая книга «Истории моего современника» была только начата в 1905 году, закончена же в октябре 1908 года и затем в 1909 году переработана для отдельного издания.

…принят на первый курс. — Короленко поступил в Петербургский технологический институт осенью 1871 года.

…один из ее братьев— Брунон Иосифович Скуревич, жил вблизи Ровно, занимаясь сельским хозяйством.

…военной молодежи милютинской школы. — Милютин Дмитрий Алексеевич (1816–1912) — генерал-фельдмаршал, военный писатель, автор труда о Суворове. Как военный министр в течение двадцати лет работал над реорганизацией русской армии и военного дела. Провел ряд мер, направленных к повышению военной подготовки армии, улучшению быта солдат, поднятию уровня офицерской среды.

…отчет о нечаевском процессе. — Процесс нечаевцев — «Дело о заговоре, составленном с целью ниспровержения существующего порядка управления в России» — слушался в особом присутствии петербургской судебной палаты с 1 июля по 27 августа 1871 года.

Петрашевцы— члены революционного кружка, группировавшегося около М. В. Буташевича-Петрашевского. На своих собраниях они обсуждали вопросы политической жизни России, изучали политическую литературу Запада, особенно произведения социалистов-утопистов, главным образом Фурье. Петрашевцы были решительными противниками самодержавного и крепостнического строя, сторонниками республики. Кружок существовал с 1845 по 1849 год. Выданные провокатором, петрашевцы были арестованы, обвинены в деятельности, направленной к «разрушению существующего государственного устройства». Большинство из них были приговорены к смертной казни, замененной затем каторгой.

СпасовичВладимир Данилович (1829–1906) — публицист и критик, адвокат, выступавший защитником на процессе нечаевцев.

Строки из стихотворения А. А. Фета «На заре ты ее не буди» (1842).

…дядя— Генрих Иосифович Скуревич.

ПетефиШандор (1823–1849) — знаменитый венгерский поэт, участник революции 1848 года.