— Голос-то будто знакомый… Да где ж ты это?.. Покажись, когда добрый человек…
Она подняла свечу над головой, и луч света упал, на Автономова. Старуха сначала отшатнулась, но… В это время дверь открылась, и в комнату вошла другая женщина. Старуха ободрилась и опять осветила Автономова…
— Хорош, — сказала она безжалостно… — Женишок, нечего сказать… Зачем же это ты тут под окнами шатаешься?..
— Мимоходом, Олимпиада Николаевна…
— Мимоходом, так и шел бы мимо… Смотри, хозяин вернется, собак спустит.
Она захлопнула окно и спустила занавеску… Кусты сразу погасли… Фигура Автономова исчезла в темноте.
Нам тоже не мешало подумать об отступлении, и мы быстро спустились с пригорка… Через несколько минут с колокольни послышались удары… Кто-то, повидимому, хотел показать, что на погосте есть люди…
Андрей Иванович шел молча и в раздумье. Иван Иванович бежал, задыхаясь, вприпрыжку и сдерживая приступы кашля… Когда мы удалились на порядочное расстояние, он остановился и опять произнес с невыразимой тоской:
— Автономова-то потеряли…
В его голосе слышалось такое отчаяние, что мы с Андреем Ивановичем приняли в нем невольное участие и, остановившись на дороге, стали тоже вглядываться в темноту.
— Идет, — сказал Андрей Иванович, обладавший чисто рысьими глазами…
И действительно, вскоре сзади на нас стала надвигаться странная фигура, точно движущийся куст. За поясом, на плечах и в руках у Автономова были целые пучки сирени, и даже мурмолка вся была утыкана цветами. Поровнявшись с нами, он не задержался и не выразил ни радости, ни удивления. Он шел дальше по дороге, и ветки странно качались кругом него на ходу.
— Хорошо идти ночью, синьор, — заговорил он напыщенно, точно актер. — Поля одеты мраком… А вот в сторонке и роща… Смотрите, что за покой за такой! И соловей заводит песню…
Он говорил, точно декламируя, но в его голосе все-таки слышались ноты растроганности…
— Не угодно ли, синьор, ветку из моего садика?..
И театральным жестом он протянул мне ветку сирени…
В стороне от дороги робко и нерешительно щелкнул соловей. Откуда-то издалека, в ответ на звон с погоста, медленно понесся ответный звон и звуки трещотки… Где-то на темной равнине лаяли собаки… Ночь сгущалась, начинало пахнуть дождем…
— Жаль, — развязно заговорил вдруг Автономов. — Я вот тут отлучался, к погосту… Знакомый у меня на этом погосте живет, приятель… Был бы дома — всем нам был бы ночлег и угощение… Старуха звала ночевать… да что… без хозяина…
Иван Иванович поперхнулся. Сапожник иронически фыркнул…
Автономов, вероятно, догадался, что мы видели несколько больше, чем он думает, и, обратясь ко мне, сказал:
— Не судите, синьор, да не судимы будете… Чужая душа, синьор, потемки… Когда-нибудь, — прибавил он решительно, — поверьте, я все-таки побываю в этом месте… И буду принят… И тогда…
— Что же тогда?
— Ах… было бы только чем угостить… Напьемся мы тут до потери образа…. И учиню я тогда над ним безобразие…
— А это зачем?
— Так! Сравнялось бы для меня это место с другими. А то все еще, синьор, за душу тянет… Прошлое-с…
И он пошел вперед быстрее…
Мы миновали стороной небольшую деревнюшку и поровнялись с последней избой. Маленькие окна слепо глядели в темное поле… В избе все спали…
Автономов вдруг направился к окну и резко постучал в раму… За стеклом неясно мелькнуло чье-то лицо.
— Кто там? — послышался глухой голос, и испуганное лицо прилипло изнутри к оконнице… — Кого по ночам носит?
— Ши-ши-и-и-га, — крикнул Автономов протяжно, резко и зловеще и наклонил к окну голову, убранную ветками… Лицо за окном испуганно исчезло… На деревне залаяли собаки, сторож застучал в трещотку, темный простор, казалось, робко насторожился… И опять где-то, невидимые во мгле, заговорили протяжными звонами спящие церкви, как будто защищая мирный простор от чего-то неведомого и зловещего. Точно зачуяв, что где-то над ними проносятся с угрозой чьи-то темные, чьи-то безнадежно-испорченные жизни…
VI
Более часу мы шли опять темными полями. Усталость брала свое; не хотелось ни говорить, ни слушать. Вначале я еще думал и старался представить себе в этой тьме физиономии моих спутников. Это удавалось относительно Андрея Ивановича, которого я знал хорошо, и относительно маленького странника, но физиономию Автономова я забыл и, глядя теперь на его темную фигуру, не мог восстановить его лица… Автономов у дьячковой избы и вчерашний проповедник казались мне двумя различными людьми.
Потом мысли мои все более путались; несколько дней уже на ногах… глухая ночь, тишина, тяжелая перепаханная дорога, или, вернее, бездорожье, — все это сказалось сильной усталостью, и я стал забываться на ходу. Это было какое-то полусознание, допускавшее фантастические грезы, которые витали в бесформенной тьме, странно переплетаясь с действительностью. А действительность для меня вся была темная муть и три туманные фигуры, то остававшиеся позади, то обгонявшие меня на дороге… Я следовал за ними совершенно почти бессознательно.
Когда я как-то очнулся — они стояли на дороге и о чем-то спорили.
— Разуй глаза-то, — говорил сапожник сердито, но вяло.
— Спасибо, что вразумили, — я бы и не догадался, — ответил странник. — Не знаете ли уж кстати, синьор, как отсюда выйти на дорогу?..
Я лениво вгляделся в темноту. Громадный черный ветряк поднял над нами крылья, терявшиеся где-то высоко в облаках; за ним по бокам, назади, виднелись другие. Казалось, все поле усеяно мельничными крыльями, поднятыми кверху с безмолвной угрозой…
— Всю ночь теперь проплутал из-за этого дьявола, — со злостью сказал Андрей Иванович.
— Ну-ко, помолчите маленько, долговязый синьор, — сказал Автономов. — Слышите?
— Толчея, что ли?.. — сказал Андрей Иванович вопросительно…
— Верно, — ответил Автономов весело. — Колеса это работают. Эх, и речушка же резвая!
— Далеко это?..
— По дороге далеко. А мы прямиком.
— В болото, смотри, заведешь, дьявол…
Ноги опять несли меня куда-то в темноту за тремя темными фигурами. Я спотыкался на пашне или по кочкам, меня кидало то вперед, то в стороны… Если бы на пути встретился овраг или река — я, вероятно, очнулся бы только на дне… По временам странные обрывки сновидений вспархивали и улетали из головы в неопределенную мглу…
Наконец меня перестало кидать по кочкам. Под ногами чувствовалась ровная дорога, а в ушах ровный, приятный шум. Вода струилась, звенела, бежала куда-то, плескалась и бурлила, рассказывая о чем-то занимательном, но слишком смутном… потом шум остался позади, но вдруг он стал сильнее, как будто вода прорвала плотину… Я совсем очнулся и оглянулся с удивлением… Сзади меня догнал Андрей Иванович и, взяв за руку, потащил вперед…
— Проснитесь… будет вам спать-то на ходу… Вот связались мы с дьяволом, прости господи!.. Выскочат мужики, шеи нам наломают… Скорее, скорее… Вишь, Иван-то Иваныч дерет, ряску подобрал…
Действительно, маленький странник пробежал мимо нас с удивившей меня быстротой…
— Сюда… сюда…
Не отдавая себе еще полного отчета в происходящем, я очутился под прикрытием густых ветл на берегу речки. Рядом Иван Иванович тяжело переводил дух… Автономова не было. Невдалеке мельница точно взбесилась. Вода ревела и бурлила в открытые шлюзы. Одно колесо тяжело ворочалось попрежнему, другое, вероятно, удержанное запором, трещало и стонало под ударами воды… Цепная собака рвалась на цепи и выла от злости…
В мельнице вспыхнуло оконце, точно она проснулась и открыла глаз. Скрипнула дверь, и старый мельник, в белой рубахе и портах, вышел с фонарем на помост. За ним, почесываясь и зевая, показался другой.
— Плотину, что ли, прорвало? — сказал он.
— Где прорвало, — слышь, в шлюзах шумит, не сломало ли затворы… Неладно, гляди… Ах, батюшки…
— Гляди-ка: ведь поднято.
— Что ты! Кому подымать?
Мужики подошли к шлюзам. Вскоре шум затих: они опустили оба затвора, и мельница смолкла. Огонь фонаря тихо прополз назад по плотине и опять исчез. И вдруг резко загремела трещотка. Один мужик, очевидно, остался караулить…
