— Осуждать грех, — поучительно сказала Матрена Степановна.
— Так! Вот вы как умно рассуждаете, а они Миню-то не осудили? Да еще за чужую вину.
— Нашел за кого заступаться, — сказала Матрена Степановна с искренним презрением к Мине.
— На-шел! — стукнул Андрей Иванович кулаком так, что вздрогнула посуда. — Вот послушайте, Галактионыч, я вам обскажу. Есть тут, например, при моленной старочки. Они так называются — что старочки. Безмужние, значит, векоуши. Ну, а которые еще и вовсе не старые. Вот одна и принеси, значит, младенца…
— А ты, Андрей Иванович, не все бы рассказывал, — сказала Матрена Степановна сурово и с достоинством… — Мало ли греха?.. Не нам судить.
— То-то вот… не вам судить… Судите, небось, Миню! Не-ет, вы погодите. Вот они всполошились все: как? да каким случаем? А дело так обнаруживает, что самый это ихний отец и благодетель… Наставник! Он, значит, и согрешил. На счастье ихнее — Миня под руками. Подавай Миню сюда! Призвали, давай всем обчеством усовещевать. Ты, говорят, беспутный, зачем посягаешь на христовых невест?
— Да ведь он сам признался. Чего же еще!..
— При-и-знался. Вы знаете, какой это человек? Младенец! Попросите его сейчас — скажи, Миня, что ты мать родную зарезал! Он вам сделает полное удовольствие. А как он со мною приятель, то и сказал мне: ни сном, дескать, ни духом… А, собственно, признался по просьбе наставника… Что ж вы думаете: все ведь знают это дело. Сам я слышал, как моя-то ворона с кумушками судачила: ах, дескать, грех какой… свят человек искушен бысть… А собрались и виду не показывают. Стоит Минька посредь избы, а они его долбят — от писания да от писания!.. И еще благодетель-то в первую голову. Потому — начетчик…
— Вы уж обскажите до конца, когда начали, — сказала Матрена Степановна язвительно и тоже переходя на «вы».
— И обскажу, — сказал Андрей Иванович, опять стукнув по столу кулаком. Глаза его сверкали злобой, порыв ветра шевельнул давно не стриженные волосы.
— И обскажу. Видите, Галактионыч, я тоже тут был. Как уже был присоединивши и притом с деньгами. Когда просто сапожник был, может, в десять раз лучше — никто тогда внимания не обращал. А стал через старого дурака тысячник, в умные попал. Пожалуйте на совет!.. Сижу, слушаю. Гляжу, Минька стоит остолоп остолопом. А они так уж гнут, чтобы ему на той старке жениться. Видали?.. Ну, тут я не выдержал, признаться, и говорю: «Что вы к парню пристали, когда он тут ни при чем?» — «А ежели, — наставник-то говорит, — он ни при чем, так кто же, по-вашему?» Посмотрел я на него, он на меня тоже. «Вы, говорю, не знаете? Ну, я — вот кто!»
— Большой шкандал вышел, — вздохнула Матрена Степановна.
— Верно. А кто виноват?.. Они уж все изладили, чтобы Миньку женить… Да еще что: женить-то, небось, для крепости церковным браком. Это как?
— Да оно, скажем, действительно крепче, — сказала Матрена Степановна.
— А! Крепче! То-то вот: когда на словах, то осуждаете. А понадобится — туда же: крепче. Это есть вера? Нет, вот вера: жги меня! Режь! Вынимай внутренности! А я за свою веру стою!..
На некоторое время водворилось молчание. Туча ширилась все так же коварно и вместе грозно. Одна сторона неба уже потемнела, и под ней все теряло свои живые краски. На другой еще светило солнце. Река все так же пылала внизу, на берегу, точно муравьи, копошились бурлаки и плотовщики, вытаскивавшие лошадьми бревна с реки на берег. Сусальное золото трактирной вывески отсвечивало разлитыми пятнами, а на противоположном бугре, по широкой улице все еще виднелись фигуры досужих судовщиков, переходивших с гостинцами от одной группы разрумяненных девиц к другой.
И мне казалось, может быть, под влиянием обличений моего приятеля и глубокой тоски, которая опять зазвучала в его голосе, что над всем этим видом приволжского села царит какая-то неподвижная, серая, унылая и безжизненная скука… Мы все замолкли. С востока холодными порывами налетал ветер, трепавший концы нашей скатертки…
— А вы все по монастырям? — спросил вдруг Андрей Иванович, останавливая на мне недружелюбный взгляд.
— Как придется, — ответил я. — Теперь, впрочем, я иду на Люнду.
— Чего там не видали?
— Это на святое озеро? — спросила Матрена Степановна, очевидно, лучше осведомленная о предмете моей настоящей экскурсии. — Вот бы, Андрюшенька, и тебе сходить. Ах, хорошо место!.. Вот уж именно, что свято…
Я с удивлением посмотрел на Матрену Степановну, вспоминая ее всегдашнее неудовольствие по поводу наших прежних экскурсий. Времена, очевидно, сильно переменились. Впрочем, повидимому, бедная женщина рассчитывала на обычное последствие наших путешествий, из которых Андрей Иванович возвращался примиренный и спокойный.
— Какое еще такое святое озеро? — спросил Андрей Иванович, видимо, начиная интересоваться…
Я удовлетворил его любопытство.
В Семеновском уезде, на берегу тихой речки Люнды, падающей в лесистую Ветлугу, есть село Владимирское. В двух или трех верстах от села, в небольшой котловинке, окруженное полукружием холмов, увенчанных лесом, — лежит озеро, называемое Светлояром. Происхождение его, повидимому, вулканическое: как будто когда-то здесь был провал, на месте которого стало озеро, чистое, как слеза, и необыкновенно глубокое.
С этим озером связаны старинные предания… Народная молва говорит, будто здесь стоял некогда град Китеж, куда-перед татарским нашествием удалился князь Всеволод. Наивный старинный летописец изображает подробно его путь к этому граду. Из опасения разгрома он распорядился опустить в воду золотые церковные сосуды и другую утварь и стал готовиться к битве. Вскоре полчища татар окружили со всех сторон благочестивого князя. Он дал сражение и погиб. Город со всеми святынями остался беззащитным… Но тогда по молитве благочестивых жителей произошло вмешательство высшей силы. «Незапно изволением божием град стал невидим». На месте церквей, монастырей, палат и хором стояли холмы и шумел зеленый лес. В середине лежало глубокое чистое озеро.
Предание, совершенно, разумеется, не согласное с исторической правдой, очень живо в народе, и берега Светлояра являются предметом своеобразного поклонения. Два раза в год (в том числе в храмовой праздник села Владимирского) сюда из отдаленных мест стекаются поклонники своеобразной святыни, и почти все старообрядческие толки присылают сюда своих представителей. Епархиальное начальство, с своей стороны, командирует миссионеров, и на холмике у старой часовни закипают религиозные споры.
Таким образом, над странным озерком загадочного происхождения витает мечта о каком-то невидимом граде. Особенно благочестивые паломники, в глубокую ночь, на заре, слышат под водою звон… Несомненно, во всяком случае, что странное озерко со своими наивными окрестностями, холмами и лесом обладает одним чудесным свойством: над его тихими водами носится темная народная мечта, и народная вера вспыхивает над ним ярче, живее и определеннее, чем где бы то ни было.
Я уже три раза был на этом озере, присматриваясь к движениям этой веры, и каждый раз уходил оттуда с сильными, но невеселыми впечатлениями. К моей скромной фигуре уже пригляделись и со мной вступали в разговоры свободно и доверчиво. В последние годы среди устоявшихся, давно знакомых проявлений разноверия стали появляться новые течения… Это особенно интересовало меня, и я пустился в путь к озеру в четвертый раз…
Все это или почти все я рассказал Андрею Ивановичу по возможности объективно. Он слушал внимательно и под конец спросил:
— Может ли это быть?.. Самый то есть город?
— Не может, Андрей Иванович, — ответил я. — Известно точно, что князь Всеволод погиб на реке Сити.
— А град мог все-таки быть. Вы говорите: и теперь остались в горе пещеры.
— Говорят, хотя я не видел и ходы найти трудно.
— Вот это так! — сказал Андрей Иванович. — Вот это был подвиг… Старинные люди умели спасаться, не шутили…
И вдруг, сверкнув одичавшими от тоски и запоя глазами, он прибавил:
