Большинство столиков были заняты, но люди ели почти в полной тишине. Эта среда не слишком поднимала настроение, скорее, наоборот, однако мне понравилась прахита, что-то вроде пирожного с сырной начинкой, к тому же Глен обещал оказаться приятным собеседником.

Глен – еще один американский доброволец из Корпуса мира и знакомый Юлиана – пришел составить нам компанию. Он был вежлив и, похоже, имел неплохое чувство юмора. Неизбежный вопрос был задан очень скоро.

– Тони, так что ты делаешь в Молдове?

– Угадай.

Он предложил множество догадок, большинство из которых были за то, что я здесь по каким-нибудь делам от организации при поддержке правительства или в рамках программы оказания помощи. Через двадцать минут и после нескольких решительных фраз, вроде «Погоди-погоди я, кажется, сейчас угадаю», он так и не приблизился к истине. Наконец ему открыли невероятную правду.

– Это самое дикое пари, о котором я когда-либо слышал, – категорично заявил он. – Тони, ты крут.

– Спасибо.

Хотелось бы мне тоже так думать.

– Что ты написал в заявлении на визу в строке «Цель визита»?

– Отдых.

– Ух ты. Знаешь, ты, должно быть, единственный в этой стране парень с Запада, который приехал отдыхать. Если бы на мне была шляпа, я бы снял ее перед тобой.

Я тут же представил молдавского чиновника в министерстве внутренних дел, протоколирующего информацию о посетителях его страны:

– И как продвигаются дела? – спросил Глен.

– Пока не слишком хорошо.

– А долго ты здесь?

– Второй день.

– О, ты только начал. Здесь на все уходит больше времени.

Я рассказал о безуспешном утре и что теперь думаю разослать факсы через клубы лично всем игрокам.

– Я еще привез несколько теннисных футболок из Уимблдона, – добавил я. – Я собираюсь отправить по одной каждому игроку в подхалимской попытке заставить их думать обо мне лучше.

– Тони, ты – нечто, – сказал Глен, а потом повернулся к Юлиану. – Вот почему мне нравится путешествовать – везде встречаешь каких-нибудь чудиков.

Когда я был помоложе и много путешествовал, я всегда думал так же, но не представлял себе, что сам попаду в число чудиков. Мне стало не очень комфортно при мысли, до чего я докатился.

– О, не думаю, что я такой уж чудик, – произнес я в свою защиту. – Я просто пытаюсь доказать, что я прав, а кое-кто – нет. Люди постоянно это делают.

– Нет, не в Молдове.

– Говорю тебе, я не чудик.

– По-моему, самый настоящий чудик. Пусть в хорошем смысле, но чудик.

– Вот честно, не думаю, что это так.

Юлиан вмешался, как раз когда дискуссия еще не успела дорасти до интеллектуальных перлов «Да!», «Нет!», «Да!», «Нет!», и объявил, что мы должны вернуться в Центр журналистики и заняться факсами.

– Вот видишь, – сказал я Глену. – Я не могу быть чудиком. Я пообедал и возвращаюсь в офис. Нормальнее быть не может.

Мгновение Глен выглядел побежденным, однако я сам себя подставил, когда Юлиан спросил, что мы будем делать в ближайшие пару дней в ожидании ответов на факсы.

– Доставим круглый стол королю Артуру, – сказал я.

Гейм, сет и матч в пользу Глена.

Слава богу, он не был молдавским футболистом.

Круглый стол вполне уместился на заднем сиденье старого автобуса. Большого интереса у остальных пассажиров мой багаж не вызвал, вероятно, в этой стране нет ничего необычного в том, чтобы путешествовать с чем-то нетипичным. Однако когда я заговорил с Юлианом по-английски, на меня обратились все взоры. Иностранец. Их нечасто здесь увидишь, особенно в местных автобусах. Большинство жителей Запада избегали неудобств и брали напрокат за двадцать долларов в день автомобиль с водителем. А так как я все равно собирался остановиться в городе Сорока на ночь, мне это не подходило. Нет, пассажирам придется три с половиной часа терпеть наш английский, пока мы не доберемся до места назначения.

Точнее, пришлось бы, если бы водитель не включил радио. На всю катушку. Боже, нет! Поистине мучительная русская попса. Кое-что русские делают хорошо (обучают молодых спортсменов, производят на свет волосатых и мало похожих на женщин толкателей ядра и поощряют поездки в Сибирь на принудительные работы с предоставлением жилья без удобств), но в области популярной музыки они не преуспели. Их поп-песни можно легко подхватить, как заразную болезнь. Их авторы знают цену мелодичному «крючку», но после бесконечного повторения мелодии к концу песни на этом крюке хочется повеситься. Русская поп-музыка делает с душой такое, что… нет, давайте остановимся на этом – русская поп-музыка душу не лечит. Неудивительно, что парень, сидящий впереди меня, выглядел так, будто хотел совершить самоубийство. Три с половиной часа этого ужаса – и ему захочется поубивать и всех вокруг. (Я подумал, что выживу, если он начнет с себя.)

Сорока, горная деревушка, в которой жил король Артур, судя по названию, была приятным местечком. Оказалось, что там была древняя крепость, построенная Штефаном чел Маре. Штефан чел Маре (Штефан Великий) – великий молдавский герой, господарь, жил в пятнадцатом веке и (за свою недолгую жизнь) одержал ряд важных побед над врагами – славянами и османами. В 1991 году, когда распался Советский Союз, все памятники Ленину были демонтированы и заменены памятниками этому парню, и теперь главные улицы всех городов стали называться в его честь, а не в честь великого строителя коммунизма. Ленинграда в Молдове никогда не было, хотя переименуй какой-нибудь город в Штефанчелмареград, он бы так же ласкал слух, как и русская поп-музыка.

Дорогу нельзя было назвать захватывающей. Временами глаз радовали мягкие пологие холмы, но в основном это были ровные скучные коричневые поля. Деревни стояли далеко от дороги, их названия были написаны ярко-синими и желтыми буквами на высоких колоннах у обочины. Временами автобус ускорялся, чтобы обогнать фермера на телеге, запряженной лошадью, не обращавшего внимания на новые технологии. А потом мы с трудом останавливались у автобусной остановки, чтобы обменять одну партию еще живых пассажиров на другую. И не обязательно было говорить о том, что жизнь в деревне несладкая. Это было написано на лицах. Никакой канализации, горячей воды и зачастую – электричества. Летом, возможно, терпимо, но молдавской зимой? Нет уж, спасибо.

– Сейчас они живут еще хуже, чем при коммунизме, – сказал Юлиан.

– Это как?

– Ну, при старой системе каждый мог позволить себе всей семьей отдохнуть на Черном море, а, если очень сильно экономить, через десять лет можно было купить машину. Хотя магазины пустовали. При новой системе есть все но никто не может этого себе позволить.

– Значит, они сожалеют о переменах?

– Некоторые – да. Пожилые люди. Но, по крайней мере, теперь они могут свободно передвигаться.

– Что вы имеете в виду?

– При Советах они должны были носить при себе внутренние паспорта и не могли уехать из деревни без одобрения партийного чиновника.

Боже. Чтобы перемещаться внутри своей страны, приходилось тащиться к какому-то толстокожему бюрократу. Я понял, что воспринимал свободу как должное. Я выглянул из окна, и проносящиеся мимо деревья и дома, как при быстрой перемотке, мысленно вернули меня в детство, в Англию, когда я говорил: «Да, можно так делать, мы же в свободной стране». Я произносил эти слова, не зная, что значит жить в несвободной стране.

В беседе с Юлианом я узнал и другие причины того, почему лица молдаван даже в расслабленном состоянии угрюмы. Его дедушка с бабушкой всю жизнь жили впроголодь и наконец скопили денег, чтобы, когда пришла независимость и разрешили частную собственность, купить собственный дом. И вдруг в одночасье курс молдавской валюты рухнул, и наутро всех их сбережений хватило лишь на кусок мяса.