МАТЬ В тот вечер холодный, В тот вечер Ты долго за ротою шла. Как ворон, на скорбные плечи Садилась чернющая мгла. С бойцами усталыми рядом Ты шла далеко за село И вслед Всепрощающим взглядом Глядела, глядела светло. Мы в ливни ходили стальные И видели: Рядом ты шла По гневной великой России, Спасала в минуты лихие И совестью нашей была. ПОБРАТИМ Бывает, пооблепит лень Тягучей паутиною… Тогда — как совесть — Давний день Встает с тропой лосиною, С медвежьей Васькиной спиной — И я за ней, Как за стеной. Ты мог послать на мост меня — На страшное и вечное. И все же сам В разгар огня Ушел тропой приречною. Ушел, Чтоб я остался жить: Довоевать и долюбить. Не знаю: Дрался ль за двоих В те годы горевые? Но помню я, Что болью Стих Обжег меня впервые. С тех пор, Василий, побратим, В тяжелый час И в светлый миг Я помню тяжкие пути, Что наперво душой постиг, И твой последний, Главный бой, — Он стал мне клятвой И судьбой! Тот бой несу, Что крест литой, Как взрыв, в душе упрятанный, Стал радостью и маетой, — В крови, Да незапятнанный. Василий, Он тебе под стать, — Мне совесть по нему сверять! ПАРТИЗАНЫ С плеч избитых, С израненных спин Дула черных зрачков Не сводили. В ельник частый За дальний овин На расстрел партизан уводили. Над землею Кровавый восход, Стыл над гумнами месяц глазастый. Два мальчишки В последний поход Отправлялись по хрусткому насту. Шли раздетые, Шли босиком, След багровый в снегу оставляли. Их в деревне за каждым окном Наши матери благословляли. Сколько пролили женщины слез, Пряча скорбные очи в косынки… А у них Даже в жгучий мороз В потемневших глазах Ни слезинки! На висках седина — Не беда: Время Знаком отличия метит Тех, кто клятву великую дал Быть за волю Отчизны В ответе. ПЕРЕД АТАКОЙ Потускнела заката медь, Край передний во тьму погружен. На дыбы привстал, как медведь, У сожженной деревни клен. Близко утро, Но нам не до сна: Пробегает мороз по спине. Будто каменная, Тишина Надавила на плечи мне. Ты поймешь меня, друг, всегда, Сам окопную знал тишину, Сам в минуту прожил года, На войне ожидая войну. ВДОВА Дорогие, да сколько ж вас По российским бескрайним далям Незабвенных своих провожали В лихолетья набатный час? …Вот ведь время-то как течет! А давно ли, кажется, было! Ничегошеньки не забыла, Свято верила: мой придет! А потом — извещенье: «Андрей…» Ох, как сердце твое кричало!.. Сколько ты ночей отмолчала, Неприкаянной, Сколько дней? Только время, как мудрый врач, Ножевые, душевные раны Врачевало. И поздно ль, рано — Звонче радость, И тише плач. НА ЛИНИИ МАННЕРГЕЙМА Я приемлю это запустенье, Прошлого вдыхая горький чад: В два обхвата стены Маннергейма, Чахлою испятнаны сиренью, Будто спины мамонтов, торчат. Из-под сосен смотрят амбразуры — Не страшней пустых барсучьих нор. А представь: из этакой вот дуры Бьют по наступающим в упор. Под прямым, кинжальным, перекрестным Снег едва ль от смерти заслонит. Люди, как подкошенные сосны, Падали в искромсанный гранит. Политых хмельной солдатской кровью, Сколько здесь покоится могил! Лишь ракитник горестно, по-вдовьи, Голову над ними приклонил. Время боль утрат не притупило… Знаю я, что не когда-нибудь, А теперь Растет такая сила, Чтоб народы к братству повернуть. Верю я, что люди запустенью На святом совете предадут Так же вот, как стены Маннергейма, Самый страшный — атомный редут. |