— Думаешь, твой защитник спасет тебя? А зачем ты ему нужна? Неужели ты с ногами, изуродованными таким образом, останешься ценным приобретением для своего ордена? А представь себе свои руки — руки, которые привыкли сжимать оружие, — изуродованные такими же страшными ранами. — Жрец прикоснулся к локтевому сгибу правой руки Пакс, затем провел перчаткой у нее под мышкой. Паксенаррион вздрогнула. — Я вижу, ты понимаешь, о чем я говорю. Какому небесному покровителю воинов ты будешь нужна поcле этого? Значит, нет смысла ускорять демонстрацию прямо сейчас. — Обернувшись к конвоирам, он сказал:
— Свяжите девчонку и утащите ее отсюда. Она нам еще пригодится.
— Нет! — выкрикнула Пакс.
— Что значит — «нет»? Ты здесь будешь приказывать? Или ты хочешь признать власть и силу нашего Повелителя?
— Нет, я лишь хочу, чтобы вы не трогали ее больше. Она ничего вам не сделала.
— Ну и что с того? А если это нам просто нравится?
— И кроме того, ее мучения научат тебя уму-разуму. Ты поймешь, что выхода у тебя нет. Твои душевные страдания и страх — вот что дает истинную радость нашему Повелителю. Впрочем, ты можешь порадовать его еще больше, а вдобавок к этому спасти девчонку, смирившись с очевидным и признав его своим повелителем.
Пакс стала молиться, пытаясь передать девочке хоть крохи целительной силы, дарованной ей богами. Пакс почувствовала ласковое прикосновение невидимых рук к своей голове, но ни единого намека на то, что исцеляющая энергия передалась девочке. Та по-прежнему лежала лицом в пол, лишь рыдания, сотрясавшие ее все это время, стихли.
Долгое время после этого Пакс так и висела перед толпой, привязанная за руки и за ноги. Она обратила внимание на то, что многие присутствовавшие не выдерживали и уходили из зала. Вообще вся толпа постепенно менялась: одни почитатели черного культа приходили, другие уходили куда-то через двери в стенах зала. Некоторые через какое-то время возвращались. Жрецы вновь и вновь подходили к Пакс и начинали опять избивать ее кнутом или придумывали какое-нибудь очередное издевательство. В какой-то момент они попытались поднять лежавшую все это время на полу девочку и обнаружили, что она умерла. Ее тело тотчас же вытащили из зала. Сколько прошло времени, Пакс не знала. Боль и жажда вконец измучили ее. Но стоило ей потерять сознание, как ее сразу же вновь приводили в чувство. В итоге она почти свыклась с постоянной болью и желала лишь одного — забыться и таким образом отдохнуть. Через какое-то время она заметила, что количество желающих насладиться ее мучениями вновь увеличилось.
Стражники внесли в зал и выстроили в ряд перед помостом несколько ламп, от которых, помимо слабого красноватого света, исходила резкая омерзительная вонь. Дым столбами поднимался над этими светильниками-курильницами и на уровне глаз Пакс клубился, извивался и превращался в одно неопределенной формы облако. В полуобморочном состоянии Пакс смотрела на него, удивляясь тому, что у нее еще находятся силы, чтобы пытаться понять, на что похоже изменяющееся поминутно облако. Эти размышления и наблюдения отвлекли ее от заклинаний, читаемых жрецами. Пакс даже нашла в себе силы повторить про себя молитву и десять заповедей Геда. Но боль и усталость все же сделали свое дело: как только стражники направились к ней, она не смогла больше сосредоточиться ни на чем, кроме ожидания новых страданий. У нее свело живот, язык прилип к пересохшему нёбу. Двое охранников перерезали ремни, которые удерживали запястья Пакс, и отпустили ее. Она рухнула вниз всем телом, лицом вперед, ударившись об пол, словно сброшенный с телеги мешок. Пакс на мгновение вновь потеряла сознание и даже не почувствовала, как стражники обрезают ремни, удерживавшие у столбов ее ноги. Она пришла в себя, лишь когда ее ступни также стукнулись об пол.
Облегчение от того, что руки перестало вырывать из тела, было недолгим. Не прошло и минуты, как конвоиры схватили ее за руки и за ноги и перетащили на каменный алтарь в центре помоста. Они вновь привязали ее за запястья и лодыжки так, что грубая каменная глыба впилась шероховатостями в израненную спину Пакс. Высокий жрец положил плоский, довольно большой камень на живот Паксенаррион. Затем из-за его спины показался его напарник и положил второй камень ей на грудь. Пакс гадала, что будет дальше. Пока что камни не доставляли ей особого неудобства, если не считать боли в тех местах, где их вес пришелся на ожоги. Она ждала, что произойдет. Пока что, не ощущая сильной боли в руках и плечах и имея возможность расслабить шею, положив голову на каменную глыбу, она чувствовала себя куда лучше, чем до этого. Впрочем, через минуту дикая боль прокатилась волной от пальцев к локтям и плечам. Стало восстанавливаться кровообращение, и затекшие, онемевшие конечности горели, словно в огне. Тем временем жрецы подозвали зрителей, сказав им подойти поближе.
— Мы продемонстрируем вам пытку, которая применяется только в случаях особо важных жертвоприношений, таких как сегодняшнее, — сказал первый жрец. — Мы будем прибавлять вес к этим камням, используя для этого звенья тяжелой железной цепи. Вес будет увеличиваться до тех пор, пока она не перестанет дышать. Потом мы снимем несколько звеньев, и тогда главным мучителем для нее станет время. Рано или поздно ее тело не выдержит, легкие не смогут втянуть в себя воздух, и дыхание остановится. Вы же будете нашими помощниками в ритуальной части этой процедуры. Вы вручили свои души нашему Повелителю, и теперь от вашего имени мы, действуя ему во славу, будем добавлять столько звеньев цепи, сколько вы потребуете.
Рядом с алтарем стоял большой кувшин, в который каждый подходивший бросал монету или две. По команде жрецов стражники опускали на камни соответствующее число звеньев железной цепи. Один человек в богатом шелковом одеянии положил в копилку большую серебряную монету. Двенадцать звеньев зараз опустились Пакс на грудь.
Навалившаяся на нее тяжесть впечатала спину Паксенаррион в камень алтаря. Перед нею прошла лишь половина толпы, а ей уже было тяжело дышать. Она попыталась напрячь грудь и вдыхать за счет мышц живота, но жрецы сразу же добавили груза именно на нижний камень. Перед глазами Пакс опять поплыли разноцветные круги. Она зажмурилась, пытаясь сосредоточиться лишь на своем дыхании. Она слышала жрецов, но уже не могла разобрать, что именно они говорят. Когда сознание должно было вот-вот покинуть Пакс, тяжесть перестала увеличиваться. Она уже не понимала, что происходит, а лишь инстинктивно боролась за каждый вздох. Воздух с хрипом входил и выходил из ее горла. Кто-то плеснул ей в лицо холодной водой. Вода попала ей в рот, Пакс подавилась, попыталась откашляться и не смогла. Прежде чем она окончательно отключилась, с нее сняли несколько звеньев цепи и стали наблюдать за тем, как она станет сопротивляться оставшемуся весу. Когда и эта тяжесть измотала ее вконец, были сняты еще несколько звеньев.
Больше всего Пакс хотелось уснуть и чуть-чуть отдохнуть от этого кошмара. Но с таким грузом на груди и на животе ни о каком сне или забытьи речи быть не могло. Стоило ей чуть забыться, как дыхание останавливалось. И вновь она потеряла счет времени, совершенно не представляя, сколько тянутся эти мучения. Ей казалось, что от одного с невероятным трудом дающегося вдоха до другого проходит едва ли не час. Она слышала голоса, чувствовала, как жрецы играют с нею на потеху публике, то добавляя веса, то снимая часть звеньев с ее груди и живота. Время от времени они начинали колоть ее остриями кинжалов, хлестать по ногам и рукам плетьми, плевать ей в лицо, пытаясь добиться хоть какой-то реакции. Она была способна думать лишь о воздухе, желать лишь воздуха. Она боролась за каждый вдох, а камень и металл, лежавшие на ней, слишком быстро выдавливали из ее груди с таким трудом добытый воздух.
В те минуты, когда сознание не отказывалось служить Пакс, она не раз и не два вспоминала о том, как раньше переносила выпадавшие на ее долю арест или плен. В ту ночь, которую она провела в карцере в роте герцога Пелана, она так жалела себя, страшась, как самого страшного наказания, гнева Стэммела. Боль казалась ей настоящей и нестерпимой, страх — абсолютно обоснованным… Сейчас Пакс прекрасно понимала, что это были совершенно детский страх и боль ребенка, которого отшлепали за проступок. Ребенок, растерявшись и не понимая взрослой жизни, не верит в то, что боль скоро пройдет, а родители рано или поздно перестанут сердиться. Он при этом искренне уверен в том, что его страдания неимоверно тяжелы. Взрослые разбираются в этом уже лучше. Повзрослевшая Пакс пожалела ребенка в самой себе, вспомнив, как она, замерзшая и испуганная, сидела в темном карцере, похоронив раз и навсегда надежду стать настоящим воином. А потом — каким жестоким показалось ей наказание, которое понес Коррин! Много дней после этого она вздрагивала, представляя на себе удары хлыстом и позор перед строем. С нее хватило и того, что ее вывели на плац перед всей ротой без одежды. Так, постепенно в ней выковывалась солдатская выносливость, умение переносить боль и преодолевать страх, заменяя его злостью, стремлением к победе и надеждой на отмщение. Этот праведный гнев сослужил ей хорошую службу в противостоянии силам Синьявы, по крайней мере так ей тогда казалось. Стремясь отомстить за погибших друзей, она сделала то, что в другой ситуации оказалось бы не под силу обычному человеку. Зато в Колобии тот же самый гнев навлек на нее страшную беду. Она слишком хорошо помнила то состояние — черную ярость, граничащую с безумием, куда менее невинное чувство, чем паника избитого новобранца. Но, в конце концов, под этой яростью скрывались те же самые детские страхи, спрятанные, хорошо замаскированные, но так и не подавленные до конца.
