Таким образом, я полагаю, и расценил ее выступление суд, состоящий из достойных джентльменов, которые ощутили этот стыд. Под ее нарочито вызывающим взглядом они опускали глаза, чувствуя смущение и полную растерянность из-за такого поворота событий, поскольку никто из них не имел в своей практике подобного прецедента. Но никто не был растерян больше — хотя несколько иным образом — чем сэр Теренс. Для него это означало полный крах — он действительно оставался в дураках. Неожиданный, но до смешного простой шаг принес ему поражение в самом начале смертельной игры, которую он затеял. Он сидел тут, ожидая получить жизнь Тремейна или правду, означавшую публичное оглашение его подлого предательства. Сэр Теренс не мог сказать, что бы он предпочел, но того или другого он желал страстно, а теперь створки капкана, в который ему так хитро удалось заманить Тремейна, были раздвинуты посторонними руками.
— Это ложь! — гневно закричал сэр Теренс.
Но, казалось, его никто не слышал — члены суда сидели молча, пребывая в полном недоумении.
— Откуда вы знаете? — раздался в напряженной тишине бесстрастный голос Веллингтона. — Полагаю, не очень многие могут со знанием дела возразить мисс Армитидж. Вы видите, сэр Харри, что даже капитан Тремейн не счел необходимым сделать это.
Его последние слова вывели капитана из состояния крайнего изумления, в котором он находился, лишившись дара речи с того момента, как мисс Армитидж сделала свое заявление.
— Я... я так потрясен удивительным обманом, на который пошла мисс Армитидж, чтобы выручить меня. Поскольку это обман, джентльмены, клянусь честью солдата и джентльмена — в том, что сказала мисс Армитидж, нет ни слова правды.
— Но, если она там есть, — сказал Веллингтон, который, казалось, единственный из присутствующих сохранил способность мыслить здраво, — ваша честь как солдата и джентльмена и честь этой леди требуют от вас ложной клятвы.
— Но, милорд, я протес...
— Полагаю, вам не стоит меня прерывать, — холодно заметил Веллингтон.
И в силу привычки подчиняться, и под воздействием его магнетических глаз капитан осекся и погрузился в мучительное молчание.
— По моему мнению, джентльмены, — обратился к суду его светлость, — дело можно считать завершенным. Свидетельство мисс Армитидж избавило нас от массы неприятностей, оно пролило свет на то, что до сих пор было от нас скрыто, и обеспечило капитана Тремейна неоспоримым алиби. Я полагаю — не желая чрезмерно влиять на суд при вынесении им решения, — что остается лишь объявить оправдание капитану Тремейну, позволив таким образом выполнить ему свой долг перед этой леди, что при данных обстоятельствах представляется неотложным.
Его слова сняли невероятное бремя с плеч сэра Харри, и вслед за огромным облегчением он почувствовал желание поскорей покончить со всем этим делом. Посмотрев налево и направо, сэр Харри увидел кивающие головы, слыша одобрительные «да, да». И только сэр Теренс, бледный, с побелевшими губами, не проявлял никаких признаков согласия, но и не осмеливался возражать, чувствуя на себе пристальный взгляд лорда Веллингтона.
— Мы все, несомненно, сошлись во мнении, — начал председатель, но капитан Тремейн прервал его:
— Но это неправильно! Сэр, сэр! Послушайте, будет несправедливо, если я получу оправдание за счет пожертвованного леди ее доброго имени!
— Да будь я проклят, если этот вопрос не уладит первый попавшийся священник, — сказал Веллингтон.
— Ваша светлость ошибается, — горячо продолжал капитан, ощущая невероятный прилив смелости, — честь этой леди мне дороже собственной жизни.
— Это нам понятно, — последовал сухой ответ. — Ваши порывы, безусловно, делают вам честь, капитан Тремейн, но они также отнимают у суда время.
Председатель произнес свое заключительное слово.
— Капитан Тремейн, вы признаетесь невиновным по делу об убийстве графа Самовала и вольны приступить к исполнению своих обычных обязанностей. Суд поздравляет вас, а также себя с достижением такого решения по делу столь достойного офицера, как вы.
— Но, джентльмены, минуту, послушайте меня! Вы, милорд...
— Суд вынес свое решение. Вопрос закрыт, — сказал Веллингтон, пожав плечами, и поднялся. Остальные члены суда тут же встали и двинулись к выходу, болтая между собой и уже не обращая на капитана никакого внимания.
Тремейн, взволнованный, обернулся и в этот момент увидел выходящих из зала мисс Армитидж и полковника Гранта, которые поддерживали леди О'Мой, находившуюся в полуобморочном состоянии. Он остался стоять на месте, испытывая невероятные душевные муки и проклиная себя за молчание, за то, что не открыл правду и не рассказал об обстоятельствах, связанных с Ричардом Батлером. Кем был для него Ричард Батлер, что была для него собственная жизнь — если бы ее потребовали за серьезное нарушение долга, которое он допустил, помогая спастись разыскиваемому преступнику, — по сравнению с честью Сильвии Армитидж? А она — почему она это сделала? Неужели потому, что небезразлична к нему, что так беспокоилась за его жизнь, что пожертвовала своим добрым именем, чтобы спасти его от опасности? Случившееся только что, судя по всему, свидетельствует об этом. Однако невыразимый восторг, который бы в другое время и при других обстоятельствах в нем вызвало это открытие, был подавлен сейчас мучительными переживаниями по поводу принесенной ради него жертвы.
Так он стоял, страдая и теряясь в догадках, когда подошел Каррадерз и, схватив руку Тремейна, теплыми словами выразил свое удовлетворение его оправданием.
— Чем такой ценой, лучше уж... — горько ответил тот и, не докончив фразы, пожал плечами.
Мимо них, сосредоточенно глядя в одну точку, прошел О'Мой.
— О'Мой, — окликнул его Тремейн.
Сэр Теренс остановился. Секунду его сверкающие голубые глаза смотрели на капитана.
— Мы еще поговорим об этом — вы и я, — мрачно сказал он и пошел дальше.
— Боже мой, Каррадерз! — горестно воскликнул Тремейн, который не мог не почувствовать негодования О'Моя. — Что, должно быть, он теперь думает обо мне!
— Если вы хотите знать мое мнение, то, я думаю, он подозревал это с самого начала. Только этим можно объяснить его враждебное отношение к вам и настойчивость, с которой он добивался вашего осуждения либо признания.
Тремейн вопросительно посмотрел на майора. В данный ситуации для него совершенно не представлялось возможным на чем-то сосредоточиться.
— Его нужно вывести из заблуждения, — сказал он. — Я пойду к нему.
О'Мой уже вышел.
Какие-то люди за чем-то обратились к нему, но он не обратил на них внимания. Во дворе его пытался остановить полковник Грант, но О'Мой, лишь коротко кивнув ему, прошел мимо и, зайдя к себе в кабинет, заперся там, охваченный смятением. Ему крайне необходимо было остаться одному, чтобы осознать все происшедшее — насколько это представлялось возможным при его нынешнем состоянии ума — разобраться в существующем положении дел. Прежде всего — и это было самым главным и для него, очевидно, неизбежным — ему предстояло осмыслить двуличность, свою чудовищную измену правде, предпринятую преднамеренно, но с целью иной, чем могло показаться со стороны. Он представил, как все решат теперь, когда откроется истинная картина смерти Самовала — а это, безусловно, произойдет, — что он умышленно приписал другому собственное преступление. Столь искусно подготовленная им месть пала на его голову, и теперь он не только сломлен, но и обесчещен. Если он сейчас попытается рассказать, как все было на самом деле, ему никто не поверит — и все благодаря безрассудному и необъяснимому самооговору Сильвии Армитидж. Честные люди станут презирать его, друзья с омерзением отвернутся, а Веллингтон, этот великий солдат, человек, перед которым он преклонялся и чьим уважением дорожил больше всего, первым отвергнет его. Он предстанет перед всеми низким убийцей, который, потерпев неудачу в своей попытке свалить вину на невиновного человека, выдумал новую, еще более гнусную ложь, чтобы ценой чести своей жены добиться смягчения наказания за свое преступление.
