Он достал портфель, в котором хранил книги, вырезки из газет, фотографии и предварительные наброски книги, набрал шифр на кодовом замке портфеля и попытался его открыть – но ему это не удалось.
Он ещё раз убедился, что шифр секретного замка набран верно, однако замок по-прежнему не срабатывал.
Гедройц не мог понять, что случилось, ещё несколько часов назад всё было в порядке, портфель прекрасно открывался.
«Неужели кто-то трогал его, пока меня не было?» – он взял портфель и поспешил в администрацию гостиницы.
Там выяснилось, что горничная последний раз убиралась в комнате утром, то есть со времени ухода Гедройца из гостиницы никто в его номер не входил.
Вызвали мастера, он вскрыл замок, осмотрел его и высказал Гедройцу своё мнение: замок на портфеле был взломан большим мастером, нет никаких следов.
Однако, судя по всему, в замочке был такой механизм, что если при закрытии случайно сместить колёсико кода, то старый шифр сменяется на новый – потому-то Гедройц, набрав старый номер, и не смог открыть его.
Андрей сразу проверил, всё ли на месте: к его радости, материалы были целы, хотя и несколько неряшливо уложены – было очевидно, что кто-то копался в его портфеле.
Администратор стал уверять, что постарается во всём разобраться, что не надо обращаться в милицию, тем более что ничего не пропало.
Гедройц же его даже и не слушал, он сразу пошёл к себе в номер проверять, не пропали ли другие вещи.
Там он увидел, что кто-то действительно исследовал содержимое его багажа и одежды, однако ничего не было украдено, и если бы не история с замком, Гедройц, вероятно, мог вообще ничего не заметить.
Он стал размышлять об этом происшествии: если его хотели просто обворовать, то почему не взяли портфель с собой, почему вообще ничего не взяли?
Конечно, слишком дорогих вещей в номере не было, хотя кое-какая одежда, неплохой фотоаппарат, да и тот же кожаный портфель, совсем новый, могли бы послужить злоумышленникам неплохой добычей.
Должно быть, воров интересовали только деньги, которых они не нашли, так как бумажник он всегда носил с собой.
Разобравшись с портфелем, Гедройц решил поужинать в расположенном неподалёку ресторане.
Он вышел из холла гостиницы и стал обходить здание по периметру, по самому короткому пути.
Однако чудный безветренный вечер преподнёс неожиданный сюрприз, заморосил мелкий дождик.
Гедройц подумал, что до соседнего дома он и так добежит, но потом ему в голову пришла мысль, что дождь может усилиться и что лучше на всякий случай захватить с собой зонт.
Он развернулся и пошёл обратно – и спустя несколько секунд за его спиной раздался оглушающий звон разбивающегося вдребезги стекла.
Гедройц вздрогнул, зажмурился, непроизвольно втянул голову в плечи, а когда шум успокоился, обернулся.
Примерно в том месте, где он остановился и пошёл назад, асфальт был усыпан осколками огромного зеркала.
Некоторые из крошечных стеклянных кинжалов валялись у самых ног Гедройца, его не задело просто чудом.
Если бы он не повернул в гостиницу, то удар пришёлся либо точно по голове, либо совсем рядом – и тогда острейшие осколки вонзились в него.
Андрей отстраненно смотрел на бесконечные отражения своего серого лица в мириадах зеркальных кусочков, а вокруг уже суетились люди, сбежавшиеся на шум и звон.
Глава шестая
Нельзя будет оставаться дома, но в мир идти, неся дары.
Препятствия возникнут на пути, но будут преодолены легко, ведь к ним готовятся, о них давно известно.
Опасности же более кажутся, чем существуют.
За пределами своей земли правитель и его подданные будут успешны, своей силой и любовью обнимут многие народы.
«Свитки»
Оправившись от первого шока, Гедройц испытал радость и облегчение, понимая, что только что избежал чудовищного несчастного случая – и вдруг ему вспомнилось предупреждение директора музея о какой-то опасности.
Он сопоставил его и с обыском его вещей в номере, и с этим происшествием – пожалуй, всё это могло быть и неслучайно.
Странные совпадения: сначала кто-то копается в его вещах, а потом ему на голову летит тяжелое зеркало.
Хотя к такому нападению надо готовиться, надо всё точно рассчитать – нет, конечно, всё это маловероятно.
И тем не менее, теперь у Гедройца появилось ощущение, что разговоры об опасности не были пустыми.
Но если его хотели убить, то зачем? – никакого мотива нет; покушавшийся мог быть, конечно, и просто сумасшедшим, вообразившим, что должен за что-то наказать Гедройца или что тот ему чем-то опасен.
Хотя так мог подумать не только сумасшедший: не исключено, что Гедройц случайно, незаметно для себя, сделал или сказал что-то, что показалось кому-то опасным.
Но кто же, кто может быть против него сейчас? – и ведь возможно, его начали преследовать ещё в Москве, просто он этого не замечал.
Надо внимательнее вспомнить всех, с кем он более или менее близко общался в последние дни.
Нет, не получается, все его собеседники – случайные, несчастные, добродушные люди, ничем он их не злил, только выслушивал и утешал.
И пожалуй, только с директором музея, с Владимиром Ильичом, он говорил о чём-то серьёзном – предупреждал же его старик, говорил, что нужно быть осторожнее, про исчезнувшего историка из Германии всё толковал, а он тогда не обратил внимания.
Андрей позвонил директору музея и рассказал о случившемся с ним, от волнения приукрашивая события и всё больше пугаясь собственного рассказа.
Тот внимательно слушал его, время от времени осуждающе цокал, а потом стал монотонно повторять все те же слова – об опасности, о пропавшем немце, о том, что лучше бы скорее уехать – и Гедройц был не слишком утешен разговором с Владимиром Ильичем.
После событий сегодняшнего дня он пребывал в состоянии немалого возбуждения и всерьёз опасался бессонницы, поэтому достал из холодильника две бутылки местного пива с ярко-красной этикеткой и быстро их выпил.
Вскоре он погрузился в нетвёрдый сон, ему снилось, что он усердно работает, оклеивает золотой бумагой безымянную статую в городском саду.
Блестящие квадраты плохо ложатся на неровную поверхность мрамора, рвутся и осыпаются, а мрамор крошится.
Когда он закончил с бумагой, то подвёл провода семи прожекторов, сдвинул фонари, нацелил на фигуру, собрал прохожих к тёмному силуэту и вдруг врубил весь свет сразу – и отражением тысячи солнц сверкнул золотой бог Яхва, и ослепил его, и сошёл на землю.
Гедройц проснулся в ярких утренних лучах, пробившихся сквозь неплотно занавешенное окно.
Глава седьмая
Скоро правитель возжелает подчинить себе все земли, и тогда начнётся насилие.
Разумный человек возглавит войско, и потому начало принесёт успех.
Но будет замерзать завет, мертветь благодатное живое слово, и придёт череда поражений.
«Свитки»
«…Я полюбил тебя зимой: шуба падает на ковёр, а там, под шубой – шёлк.
Так падает чайка в волны, так падают ливни в травы, так твои волосы закрывают мне лицо, день превращая в ночь.
Так твой полушёпот заглушает шум улиц.
Где многолюдье? – в моих ушах лишь шелест твоего дыхания.
О, эта беспощадная ясность взгляда и непорочность мысли!
Речь умолкает, и пожар в сердце.
Мария, как узнать себя в тебе?
Ужас потерять, и счастье увидеть радость в твоих глазах!
Две жизни – до тебя – и теперь.
И календарь лениво переворачивает листы прикосновениями твоих ладоней.
Разве осталось небо? Разве есть ещё солнце и планеты?
Всё ушло, потеряло смысл, растворилось.
Бог, обращённый в плоть, ты что-то говорил о любви?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
