— О-а-у! — зевнул плотной грудью Охро. — Я бы разводил виноград. У моего отца был чудный виноградник под Тбилиси.

— А я… — откликнулся Василь и тоже зевнул. — Нет, не знаю, кем бы я стал. Тут такое дело, что и не скажешь. Зато, мой отец еще был бы жив. У нас в роду все ядреные. Дедушка до девяноста дотянул…

— Да вот… — начал было еще кто-то, но тут раздался злой голос Геннадия:

— Заткнись, Василь! И ты, Охро. Нечего похваляться своими кулацкими замашками. Мой отец тоже мог жить, а погиб. За революцию. За то, чтоб я стал тем, кем захочу. А меня сызмальства тянула медицина. Если б не фашисты да не война, я бы окончил школу рабочей молодежи, поступил в институт. Ушел в армию, оглянуться не успел, как… Мало разбираюсь в оружии, но застрелиться-то мог. Время было. Только… Побоялся? Нет. Наверное, нет. Мог бежать, схлопотал бы пулю в спину. Тоже не получилось… Молодым трудно умирать, хоть о годах вроде и не думаешь. Трудно умирать, Федор. Вот она, наша вина, Федор!

Федор остановился у кровати Геннадия. Хотел было присесть рядом, но передумал и только положил руки на изножье.

— Вина! — тяжело выдохнул он. — Не знаю, вправе ли кто обвинять нас. Вина наша не в том, что остались в живых, а в том, что примирились со своей судьбой. Признайтесь: есть ли среди вас хоть один, кто готов бросить этот сытый блошиный питомник и уйти в лес? Сразу же, не трясясь за свою шкуру?

— В лес? С пустыми руками? — разинул рот Геннадий. — Вот если…

— Я сказал — не трясясь за шкуру, — резко обрубил Федор. — Нет, вы не желаете сами открыть дверь, вы думаете не о том, как бороться, а о том, как уцелеть. Уцелеть живыми трупами.

— Да ведь нету смысла по-глупому в петлю…

— Видать, тебе жить надоело, Федор, — отозвался Василь. — Что ж, тикай в лес, никто не держит. Ежели хочешь, сала дадим на дорогу.

— Если уж бежать, то хоть знать куда, — отозвался другой. — А так, вслепую, без ничего… Немцы переловят, как цыплят.

Федор молча направился к своей койке и лег. Пленные еще долго спорили, обсуждали вызов, брошенный новичком; одни отвергали его как неразумный, другие принимали с оговорками, но все сходились на одном: бежать без оружия, без связи с местным населением — самоубийство.

Федор не сказал больше ни слова. Молчал он и на другой день, и на третий: он уже расшвырял весь запас пробных камешков. Но жизнь в батрацкой не вернулась в старое русло. Воспоминания о прошлом, которыми пленные пробавлялись, утоляя тоску по родине, уступили место другим разговорам. По вечерам, вернувшись с работы, они обсуждали положение на фронтах, и хотя известия, полученные от местных жителей, в основном были почерпнуты из оккупационной печати, все-таки можно было составить приблизительную картину о продвижении Красной Армии. Все призадумались. «Пусть приблизится фронт, — шептались они. — Только нас тут и видели…» Но от линии фронта их отделяли сотни километров, и всем казалось, что окончательное решение — в далеком будущем. Никто, кроме Федора, не знал, что она, их новая судьба, уже рядом, вот-вот постучится в дверь и крикнет: впустите!

Федор. Наконец-то могу сообщить вам радостную весть: партизанский связной уже здесь! Вначале думали было бежать вечером, после работы, прямо с поля, но в последнее время план изменился. Поясню вкратце, в чем дело. Прежде всего, пока по одному доберемся до озера, где нас будет ждать связной, пройдет немало времени. В поместье могут заметить и поднять шум… Если немцы дознаются о побеге раньше, чем мы доберемся до лесов Венте, всем нам каюк. Другая причина, из-за которой мы изменили план, — неуверенность в некоторых наших товарищах. Я не говорю, что среди нас могут оказаться предатели. Но ведь могут найтись такие, которые в последнюю минуту дрогнут и отправятся не к обрыву, а обратно в этот хлев? Эти слабовольные людишки, потерявшие рассудок на кулацких харчах, думают, что хозяева защитят их от немецкой расправы. Мы не вправе оставлять их на произвол судьбы. Поэтому решено бежать прямо отсюда, скопом. Завтра в сумерках аккуратно свяжем сторожа и…

Геннадий. Почему завтра, если связной уже здесь?

Федор. Нету двоих — Михаила и Глеба. Уехали с обозом. Вернутся только завтра.

Геннадий. Завтра может не оказаться других.

Федор. Связной будет ждать три ночи кряду. А за это время…

Иван. За это время кто-нибудь проболтается, если уже не проболтался, и все мы окажемся в петле, мать честная.

Петр. Если бежать, то бежать сразу же.

Федор. Надо подождать Михаила с Глебом.

Петр. Дожидаясь двоих, погубим пятнадцать.

Иван. По всему видно, так и будет. Старик из поместья — Пуплесис, или как там его, которого Федор приводил, очень уж смахивает на фальшивую деньгу.

Федор. Он — партизанский связной. Ну и характер у тебя, подозревать каждого. Так вот, ребята, решение такое: завтра, после захода солнца, все до одного к обрыву. Опоздавших ждать не будем. Кто останется, пускай пеняет на себя, когда немцы поставят к стенке.

Василь. Может, поставят, а может, и нет.

Петр. Видать, мало их знаешь.

Василь. Немцам нужна рабочая сила. Трупы работать не будут.

Иван. Смотрите-ка, как запел! Не господин ли учитель его просветил? Видел я, как сегодня за суслоном шушукались.

Василь. Пошел ты к черту! Не хочу по-глупому головой рисковать.

Федор. Ну и оставайся, черт с тобой! Дай адресок родителей, сообщим, где твои косточки искать.

Иван. Он думает, это не понадобится. Верно, Василь? Думаешь, продам-ка я их, и немцы оставят меня в покое.

Федор. Так что, Василь, остаться хочешь?

Василь. Говорил уже — не хочу совать голову в петлю. Но как все, так и я.

Геннадий. А о чем вы с господином учителем за суслоном шептались?

Василь. Твое какое дело? Этот учитель толковый парень. Мы с ним часто разговариваем.

Иван. Он постарался даже выучить ихний язык. Не понимаю, как он, угодил промеж нас. Черт бы тебя побрал, Василь, ума не приложу: почему ты не подался добровольцем в армию нового Петлюры, предателя Власова? Призывали же немцы защищать белое отечество.

Василь. Ты тоже мог податься. Приняли бы, не бойся.

Федор. Хватит! Кончайте эти разговорчики, к чертовой матери! Почему ты уверен, Василь, что немцы не тронут, если останешься?

Василь. А я говорил, что уверен?

Федор. Ладно, оставайся. Мужики, есть еще желающие остаться?

Иван. Ты яснее говори, Федор. Есть ли еще предатели?

Охро. Зачем городить чепуху. Вы убежите, если только вам удастся, а остальных прихлопнут. Это уж точно.

Тахави. Есть только один путь. Или всем бежать, или всем оставаться.

Федор. Пока не придут наши и не освободят?

Петр. Или фронт подойдет поближе…

Василь. Наконец-то толковое слово сказал. Правда, ребята, чего мы добьемся, уйдя в лес? Еще вопрос: не переловят ли нас немцы, пока дойдем? Да и там ведь тоже нас не мать родная ждет. Головы полетят, и оглянуться не успеем. Война кончится, другие будут живы, а нас не станет. Давайте пожалеем своих близких. Матерей, сестер, братьев, детей. Мало они пролили слез, нас дожидаючись? Неужто здесь так уж плохо? Работаем на чужих, унижаемся, это понятно. Но в лагерях военнопленных нашим товарищам еще хуже. А мы туда не попадем. Немцев теперь не это заботит. Им нужна рабочая сила. Так и учитель говорил. Немцы слишком много народу перебили, им не хватает хлеба, оружия. Они нас не тронут, сказал учитель. Какой же смысл наплевать на хлеб, которого тут вдоволь, и уходить на верную погибель?

Иван. Вот про что он с этим фашистом за суслоном толковал!

Геннадий. Значит, проболтался?!

Федор. Надо бежать немедленно, пока этот учитель не сообщил немцам.

Петр. А Михаил с Глебом?