Магги вернула дом в Мазенке его владельцам, не оставив себе на память ни одной вещи, кроме рабочих материалов Фреда — машинки, рукописей, словарей. Единственным реальным напоминанием обо всех домах, где они обитали, и обо всех жизнях, которые они прожили, останется собака Малавита. Магги очень дорожила ей. Тоска по Фреду сблизила их обеих.

После ухода мужа она всеми силами держалась за единственную мысль, которая помогала ей перенести разлуку: у Фреда было особое детство, жизнь маргинала, исключительная судьба — мог ли он смириться с тем, что ему суждено состариться пенсионером, который боится приближения зимы? Или — еще хуже — плохим писателем, которому не о чем больше писать? После двенадцати лет несвободы Фред снова вышел на свой путь. Путь, на котором даже жена и дети были всего лишь одним из этапов.

Она узнала новости о нем от Тома: Фред жив и находится в надежном месте. Скоро он сам позвонит Магги, и они возобновят старую привычку беседовать, как когда-то. А потом, кто знает, может, через год, три, пять лет, в Париже, Нью-Йорке или где-то еще они встретятся и снова будут вместе.

Через три месяца после его отъезда она получила по почте экземпляр «Тихого ужаса».

Посвящаю эту книгу моей Ливии, которую буду любить всегда, где бы она ни находилась.

И дальше рассказывалось, как храбрая предпринимательница обратилась к горстке профессионалов криминального мира с просьбой разгромить неприступную до тех пор транснациональную корпорацию. Там было представлено все искусство, вся техника, применявшаяся когда-либо в вековой практике «Коза ностры»: рэкет, шантаж, вымогательство, угрозы, преследование, отмывание денег — каждый этап этой разрушительной кампании был описан с такой точностью, что Магги даже пролистывала некоторые эпизоды, чтобы избежать тяжелых подробностей. Кому еще, кроме Фреда, хватило бы таланта, опыта и безнаказанности, чтобы дать современникам такой ценный документ?

Она не удержалась и поделилась книгой с главными заинтересованными лицами. Арнольд и Сами доставили себе удовольствие и выступили в роли посыльных, раздав сотню экземпляров тем, напротив — дирекции, начальникам служб, управленцам. Несмотря на оговорку, что любое сходство с реальными событиями и людьми является случайным, многие себя узнали.

Явился Франсис Брете и голосом, таким же бесцветным, как и его лицо, выразил сожаление в связи с закрытием «Пармезана». Поставщики снова нашли дорогу к заведению, административные неприятности прекратились, аренда возобновлена, и двери «Пармезана» опять открылись для клиентов.

На крыльце за порядком следила Малавита.

— Располагайся, как тебе хочется, — сказал Франсуа.

Но Бэль не злоупотребляла его радушием. Она оккупировала часть платяного шкафа и несколько ящиков, потом некоторое время колебалась между двумя комнатами второго этажа, не зная, где лучше устроить себе кабинет. Он спросил, почему она выбрала эту комнату — не такую светлую и странно асимметричной формы. Чтобы проверить его реакцию, она ответила: Та больше похожа на детскую. Аргумент, не лишенный здравого смысла, подумал Франсуа Ларжильер.

Живя каждый в своем мире, они общались по е-мейлу и приглашали иногда друг друга выпить кофе или заняться чем-нибудь менее невинным. Встретившись вечером, они не расставались уже до следующего дня.

Речи Франсуа стали короче. Он стал меньше сожалеть о том, что мир катится ко всем чертям, чаще удивляясь его приятным неожиданностям. А когда Бэль называла его «мой герой», он хоть и посмеивался над этим, но в глубине души ему было приятно.

Врожденное и благоприобретенное, наследственность и атавизм, гены и рок — молодой Уэйн не будет больше ломать голову над этими, слишком сложными для него вопросами. Он насладился свободой выбора и сам потерял ее, к чему теперь искать какую-то другую правду? Как можно стремиться к нежности, когда ты создан для насилия? Зачем работать с деревом, если тебе дано осилить металл? К чему замыкаться в своем уютном семейном коконе, когда по плечу подчинить себе весь мир? Уоррен рожден Манцони, и он останется им навсегда. Ему двадцать лет, и он не изменит больше своим надеждам.

Прежде чем покинуть горы, он сказал мастеру Донзело, что никогда его не забудет. Старик спросил:

— А как же твой шедевр?

Чтобы старый мастер не угрызался совестью, что приютил у себя дьявола во плоти, Уоррен не стал объяснять ему, каким в скором времени будет его шедевр. Но до того как приступить к нему, он должен вернуться к истокам своего искусства, постичь его сокровенные тайны.

Он сел на поезд, потом еще на один и еще, удаляясь все дальше на юг, пока, наконец, не подошел последний — до Палермо.

Находясь в кабине вертолета, Фред смотрел на бескрайнее бирюзовое море, окружающее островки размером с ноготь. Их было так много, что вряд ли у них имелись названия.

— Вы скажете мне, куда мы летим, черт вас дери?

В свое время, когда он давал свои показания, Фреду часто приходилось летать на вертолетах ФБР. Чтобы запутать след, его каждые двое суток перевозили из одного графства в другое.

Как только он мог подумать, что Том Квинт позволит ему свободно перемещаться с нормальными документами? Полное списание со счетов? С благословения Федерального бюро? Мечты, мечты…

— Том, я вас в двадцатый раз спрашиваю: где мы?

Но Том молчал, и Фреду ничего не оставалось, как дождаться, пока они не приземлятся на едва расчищенной площадке. Островок был такой маленький, что, поворачиваясь вокруг своей оси, Фред мог видеть его очертания. В самой середине под навесом стояло бунгало, сбоку от которого виднелось нечто, напоминающее холодильник, присоединенный к блоку питания.

— Вы объясните мне наконец, какого дьявола мы тут делаем?

— Я привез вас в вашу новую резиденцию.

— …? Кончайте валять дурака, где мы?

— Честно говоря, я и сам не знаю.

— …?

— Поймите нас, Фред. Двенадцать лет мы только и делаем, что переселяем вас с места на место, а вы только и делаете, что засвечиваетесь, вам даже удалось сбежать и вернуться в Штаты у нас под самым носом. Вы самый неудобоваримый «раскаявшийся» за всю историю.

— …

— Вот мы и решили, что если вы не будете знать, где находитесь, то никто не сможет за вами сюда явиться.

— …?

— Посмотрите на это с положительной стороны: никто за вами больше не следит, ничто вам не угрожает, нет ни соседей, ни тесноты.

— То, что вы делаете, незаконно, — возмутился Фред, осознав наконец, что Том не шутит.

— Незаконно? Это слово в ваших устах звучит странно. Хотя вы правы. Но вы так долго ставили себя выше всяческих законов, что вот, пожалуйста, — добились своего. Здесь все дозволено. Делайте что душа пожелает. Раз вы такой поборник законности, напишите вашу собственную Конституцию, никто слова против не скажет. Издавайте свои законы, применяйте их, а потом нарушайте один за другим, если у вас имеется такая природная склонность. Создайте организованную преступность, объявите себя капо ди тутти капи или даже абсолютным монархом. Творите, сколько хватит воображения.

— Но это место, по крайней мере, принадлежит Соединенным Штатам Америки?

— Понятия не имею.

— …

— Я избавляю вас от пожизненного заключения в Райкерс, тут никто ничего не сможет с вами сделать.

— Том, я всего мог от вас ожидать, только не такой неблагодарности.

— Сколько людей на свете все отдали бы, чтобы жить в подобном сказочном месте? Отшельник на необитаемом острове. Все об этом говорят, но кто хоть раз пережил такое, кроме Робинзона Крузо?

— …

— Разве это не идеальное место для работы над великим американским романом?

Фред снова покрутился вокруг себя, чтобы оценить размеры своего острова. За последние пять минут он не стал больше. Что-то подсказывало ему, что он часто будет это проверять.