Усиленный голос Микли вклинивался в шум:

— Сила… пусть ниггеры страшатся того, что случилось с косоглазыми.

Да, скажу вам, мы победим, у нас есть необходимая для этого сила, и мы предупредили врага… будущее за нами — Орион взойдет!

Вырвав руку, Иерн бросился от Роники к двери. Она охнула, проводив его взглядом, и хотела отправиться следом, но только сжала губы и, сложив руки на груди, осталась, слушая и наблюдая.

Строители проекта предусмотрели общую комнату для свершения религиозных и медитационных обрядов с тремя капеллами: иезуанской, еврейской и буддийской. Все они были невелики, как и сами конгрегации; язычники же совершали свои обряды наверху или дома. Постепенно крохотное помещение — точнее, сглаженный вулканический пузырь — перешло в руки немногих Древних Христиан, целиком забравших его себе.

Оно могло бы вместить не более двадцати верующих, хотя столько их набиралось редко.

Так что Плик, войдя, оказался в одиночестве. В холодном помещении было полно теней, с потолка светила одна-единственная флуоресцентная пластина — квадрат со стороной в тридцать сантиметров; свет из коридора просачивался через плетеную решетку. На деревянных сиденьях лежали подушки для коленопреклонения и молитвенники, иначе влажный каменный пол портил бы бумагу и кожу. На оштукатуренных стенах нарисованы лилии, впрочем, фрески уже были едва видны. Напротив входа невысокий барьер ограждал алтарь — блок природного базальта. По обе стороны его стояли простые подсвечники, костяные сосуды на домотканом алтарном полотне. Простое распятие — бесхитростная фигурка из плавника, выбеленная морем. Грубый сосуд со святой водой возле входа; блюдо из мыльного камня на дубовом подножии. Плик перекрестился, вошел внутрь, огляделся и, заметив свечи, бросил приношение в кружку, поставил свечу перед алтарем и зажег ее с помощью поршневой зажигалки — маурайская вещица. Пламя крошечной звездочкой горело в сумраке.

Плик преклонил колени на голом полу перед распятием, соединив руки вместе и склонив голову. Тощий, в тонкой одежде, он сжился. Потом снял гитару со спины… настроил и, пройдя пальцами по струнам, очень негромко запел:

Господь Предеечиый, Вседержитель и промыслитель.

Почему ты покинул нас?

Ты, смерть ради нас сокрушивший, Ты, нас Собой искупивший, Видишь — гибнет мир нагрешивший.

После вознесения знать ли страх Тем, кому лежать в гробах?

Но не благо — ад в наших сердцах.

В душе своей возвели мы твердыню, Где бес обитает поныне, Боже, нет в нашей силе благостыни.

Ты, вздымавший солнечный вал, Ты, который землю создал, Мир Твой гибнет — пусть он и мал.

Мы таких натворили чудес, Которым позавидует бес, Помоги и помилуй, Небесный Отец!

Господь Предвечный, Вседержитель и промыслитель!

Почему ты покинул нас?

Последняя строфа завершилась молчанием. Плик поднялся и, постояв немного, словно сломался; выронив гитару на пол, он пал на колени и уткнулся лбом в камень.

— Спаситель, — молил Плик, — прости меня, я изнемогаю… прости за плохой стих и отпусти мне все грехи мои.

На Орионе никто не работал с самого утра, за исключением охраны и основных служб жизнеобеспечения. Все собрались в аудитории, чтобы выслушать чрезвычайное сообщение. Торопясь по пустым ярко освещенным коридорам, Иерн вспоминал о катакомбах — когда забывал о кошмаре или отвлекался от мыслей по тактическим соображениям.

Ваироа в аудитории не было. Будь у маурая такая возможность, он, безусловно, пришел бы и засел в задних рядах, где его мог бы заметить аэроген. Итак, он находился в заключении, вне сомнения, по приказу Микли или какого-нибудь из осторожных его помощников.

В кабинете, окутанном табачным дымом, дежурил один только охранник.

Нервно подняв голову от стола, он потянулся к полуавтоматическому пистолету, едва Иерн вошел. Узнав его, стражник отвел руку назад и спросил голосом неровным и высоким:

— Что там говорят, сэр? Неужели действительно мы нанесли вчера монгам столь жуткий удар, как утверждает радио?

Иерн заставил себя остановиться и кивнуть.

— Да, их уничтожили ядерными боеголовками. («Неужели и ты оказалась там, маленькая Ганна? Жива ли ты? Странно — только я бы предпочел, чтобы ты умерла. Как бы ты горевала сейчас о мертвых и нерожденных».) И что вы думаете об этом?

Сержант покачал головой:

— Не знаю, что и думать, сэр. Я… ну, откровенно, ошеломлен! Неужели нам предстоит новая война Судного Дня?

— Капитан Карст сулит нам славную победу.

Сержант пристально посмотрел на Иерна:

— Что-то на вашем лице не видно восторга, сэр. Побледнели вы как-то и губы дрожат.

— От внезапного облегчения, полагаю. Они бы не дали Ориону взойти.

(«Следует держаться поубедительней».) Дело в том, что я пришел за пленным маураем.

— Сэр?

Иерн слабо удивился тому, как быстро сработал язык: прежде он бывал боек на словцо, только соблазняя женщин.

— Возможно, вы слыхали, что мы с ним знакомы… познакомились еще до того, как попали сюда. Я надеюсь, что потрясающая новость сделает его более сговорчивым: в качестве источника информации или посредника, или того и другого сразу, он может оказать нам бесценную помощь… быть может, мы избавимся наконец от его народа.

В голосе норрмена звучало сомнение;

— Не знаю, сэр. Мне приказано…

— У меня нет времени на разговоры, — отрезал Иерн. — Сам капитан Карст разрешил мне. Раньше ведь его выпускали каждый день, разве не так? А сейчас он находится в превентивном заключении, чтобы не линчевали. Но теперь опасаться нечего. Я распишусь за него, — Иерн махнул в сторону внутренней двери.

Догадка оказалась правильной: приказ о задержании был отдан мельком и на словах. За исключением расставленных в важных точках редких вооруженных охранников, которым не приходилось делать ничего более серьезного, чем задерживать изредка попадавшихся пьяниц, в этом подземелье Минотавра особой бдительности не соблюдали — пока. Кроме того, Иерна венчал колоссальный престиж астронавта.

— Да, сэр, — согласился сержант, достал ключика ящика и поднялся.

В блоке было немного камер, в основном пустовавших: хулиганы, любопытствуя, выглядывали из них, а психопат блеял, пока Иерна вели по коридору до камеры Ваироа. Гибрид читал; когда дверь отворилась, он опустил книгу и бесстрастно поднялся.

— Мы… я хочу поговорить с тобой, — выговорил Иерн уже не столь гладко, пытаясь одновременно угадать, сколько успел узнать о нем странный мозг за загадочными глазами.

Ваироа вышел из камеры. Голубой комбинезон его плохо облегал фигуру, и тем не менее маурай казался облаченным в мундир. На выходе Иерн написал расписку. Он уже придумал — наполовину — как объяснить свои действия Микли; но если все сойдет хорошо, Микли ни о чем не услышит, пока не будет чересчур поздно. Ну а если его ждет неудача, тогда — все равно.

Но мысли эти жались к периферии сознания, а его воля несла вперед, к водопаду. Вчера вечером после новостей они с Роникой приуныли. Они не стали обсуждать события, ограничиваясь простыми клише (ужасно… нарушение доверия… но, быть может, иначе нельзя… война не знает чести… подождем новой информации… все это так загадочно и неясно…), произнесенными без особых эмоций… и стараясь не глядеть друг другу в глаза. Иерн рано отправился на боковую и, к собственному удивлению, скоро почувствовал дремоту. От отупения, должно быть. Но проснулся в радости, и только потом вспомнил… Позевав, начал собираться — умылся, оделся, поел, чтобы не завтракать в притихшем общем зале — подобно машине. Но внутри его бурлил и набирал силу поток…

Он не знал, когда уснула Роника и сумела ли она уснуть. Когда будильник поднял его, она лежала рядом, открыв глаза. Их охватили темные ободки, и сказать ей было нечего. На объявленное собрание они отправились вместе, но при этом не держались за руки, как обычно.