— Ну, до свиданья. Приходи, когда захочешь. Спасибо за дрова.

И когда я уже отхожу на несколько шагов, кричит вслед:

— Обязательно приходи! Я к тебе немножко привыкла.

Я захожу за угол дома, достаю звёздочку и заглядываю в неё. Разговор с Машей заставил меня вспомнить свою школу. Я не совсем поняла: почему у Маши нет портфеля, тетрадок? Как же она учится?

В звёздочке замелькали картинки, показался небольшой дом с надписью: «Школа». Звёздочка угадала моё желание. Какой она была в прошлом, школа?

Я зажала звёздочку в руке и произнесла: «Хочу быть в школе!»

Как странно изменился наш город! Исчезли высокие дома, пропал троллейбус, совсем другой стала дорога в школу.

Я иду пешком мимо двухэтажных кирпичных домов, мимо домиков под заснеженными крышами, мимо высоких заборов вокруг этих домиков и незаметно вхожу в негустой лесок. Сразу видишь, что здесь прошла война: траншеи, большая воронка от бомбы, какие-то разрушенные постройки. По лесу протоптаны узенькие тропинки во всех направлениях. Эта тропинка — к автобусу. Вдали видны люди, садящиеся в смешной автобусик с длинным носом и маленькими окошками. Другая тропинка к военному посёлку, вон даже часовой ходит с винтовкой. А в сторону протоптана совсем маленькая тропинка, — к огромному пню от сосны. Пень похож на сказочного толстого паука, вцепившегося в землю. Кто-то хотел его выкорчевать, устал и бросил на полдороге. На завтра оставил.

Я подошла, посмотрела. Из этого пня ого сколько дров может получиться!

Звонок я слышу ещё на подходе к школе, маленькой одноэтажной школе, похожей на крестьянский дом, только длиннее. Мальчишка стоит на крыльце и изо всех сил размахивает блестящей на солнце колотушкой, откуда и летит звон. Колокольчик! Неужели здесь я учусь? А где же наша большая светлая школа, где же наш спортивный зал, столовая с огромными окнами, в которой помещается вместе с нашим вторым «А» еще десять или больше классов? И где же вестибюль, по которому можно побегать на переменках из конца в конец, если ушли дежурные, или пока не остановит какой-нибудь учитель, потерявший терпение.

Классы начинались сразу, едва входишь с улицы в коридор. На первой двери справа написано: второй «А». Наш. Возле двери стояла учительница.

— Ты что, новенькая? — спросила она.

— Новенькая, — ответила я. Это была и правда и неправда вместе. Я новенькая в этом времени, а в школе — старенькая. То есть в другой школе старенькая, которая потом будет на этом месте.

Учительница ввела меня в класс и сказала:

— Садись вон туда, рядом с Антоном Богдановым.

— Только у меня нет с собой ни книжек, ни тетрадок, — поспешила сообщить я.

Учительница внимательно на меня посмотрела, но промолчала.

В классе было холодно. Ребята сидели одетые, некоторые в шапках и даже в рукавицах. Я почувствовала, что у меня замёрз нос. Покраснел, наверно. Он у меня всегда краснеет, если замёрзнет.

Захлопали крышки парт, все стали доставать тетради. Антон Богданов пригладил рукой тёмные кудрявые волосы, тут же разлохматившиеся, открыл портфель и достал… книжку. Нет, не учебник, а «Последний из могикан» Фенимора Купера.

— С ума сошёл? — вытаращила я на него глаза. — Учительница сейчас увидит.

— А я выполнил упражнение, — как-то невпопад ответил Антон, открывая книгу. Передо мной было необыкновенное: между напечатанными типографскими строками аккуратным почерком выведены слова домашнего задания. Я оглянулась. Перед многими лежали книги…

— Почему вы не пишете в тетрадках? — спросила я шепотом.

Антон удивленно глянул на меня:

— Ты что, с луны свалилась? Фабрики выпускают то, что нужно для фронта. Вот разобьём фашистов, будет у нас сколько хочешь тетрадок.

Никогда бы не подумала, что такое обычное дело, как школьная тетрадка, тоже имеет отношение к фронту!

— Богданов, к доске!

Пока Антон идёт к доске, я успеваю разглядеть заштопанную на локтях клетчатую рубашку, поверх которой надета толстая вязаная безрукавка. Брюки коротковаты, и из-под них выглядывают белые шерстяные носки. Когда он останавливается возле доски, становится видно, что у одного ботинка немножко оторвалась подошва, и он обхвачен несколькими витками толстой суровой нитки, закрашенной сапожным кремом в чёрный цвет.

Антон отвечает хорошо, учительница кивает головой — всё правильно.

Антон садится на место и шепчет мне:

— «Отлично» поставила.

— Пятёрку? — переспрашиваю я.

— Что — «пятёрку»? — не понимает Антон. — Отметки есть «отлично», «хорошо», «посредственно», «плохо» и «очень плохо».

— По-нашему значит — пять, четыре, три, два, один, — горячо шепчу я.

— По-какому — по-нашему? — Антон подозрительно прищуривает глаза.

— Богданов, не разговаривай с новенькой, — делает замечание учительница. Я понимаю, что сболтнула лишнее и стараюсь выкрутиться.

— Это в школе, где я раньше училась, мы так отметки называли, — поясняю я тихонько. Антон секунду думает, а потом одобрительно кивает головой: «Здорово!»

Вдруг я чувствую, что хочу есть. Удивительное дело! Дома мне об этом всё время напоминает мама: «Ланочка, пора обедать! Лана, сколько можно звать!» А я в ответ: «Позже! И вообще первое не хочу, второе не буду, компот могу выпить». Это ж надо! На столе — первое, второе и третье, а я ничего не ем! Спрашиваю Антона:

— В школе кормят?

Он деловито спрашивает:

— Ты написала, что у тебя нет отца?

— Как это «нет отца»?

У меня внутри холодеет.

— Завтраки дают сиротам, у кого отец погиб на фронте. Разве в вашей школе по-другому?

— В нашей школе по-другому, — отвечаю я машинально и думаю, как трудно писать такие слова: «отец погиб на фронте». А ведь так могло быть с любым папой, значит, и с моим тоже? Сейчас он уезжает в командировку и возвращается с подарками, весёлый, возится со мной и Наташкой. А если война? Нет, нет, не хочу!

— В нашей школе всё по-другому, — говорю я, и тут звонит звонок. Перемена.

Я увидела, как девочки просили друг у друга «куснуть» совсем крошечные завтраки, а Антон разломил что-то в бумаге и протянул два зажатых кулака:

— В какой руке?

Я хотела сказать «в правой», но посмотрела на худого Антона, на его костлявые руки с синими, просвечивающимися сквозь кожу жилками и сказала:

— Да что ты, Антон, я сегодня дома борщ со сметаной ела, и ещё курицу. Наелась, ого!

Он посмотрел на меня странно, хотел что-то спросить, но передумал. Опустил кулаки и отвернулся. Я натянула телогрейку, к которой уже стала привыкать, и вышла во двор.

Мне стало ужасно грустно, захотелось домой. Интересно, что у нас сегодня на обед? Незаметно оказалась за школой. Видно, здесь давно никто не ходил: вокруг свежий снег и никаких следов. А что если попробовать есть снег? Взять и жевать, как будто это что-нибудь другое! Хотя я понимала, что это глупость, рука сама собой потянулась к чистому белому бугорку, и тут…

В стороне от тропинки лежало яблоко. Маленькое яблочко, зелёное, с прозрачной от мороза кожицей, величиной с теннисный шарик, неведомо как попавшее сюда живое яблоко! Может быть, его только что обронили? Я оглянулась вокруг — нет ли рядом хозяина этого съедобного чуда? Но вокруг было пустынно. Тогда я, набрав снега в свои блестящие галоши, добралась до него, подняла, надкусила хрустящий, промороженный бочок, и кисло-сладким соком наполнился рот, таким вкусным, какого я не знала никогда раньше. Через минуту я съела всё, без остатка, с косточками и даже волокнистым жёстким хвостиком, который долго не разжёвывался, но всё равно был яблоком!

Как возле меня оказался Антон, непонятно. Я увидела его, когда он зашагал рядом, словно так и шёл раньше. Мне не хотелось разговаривать, потому что во рту ещё был вкус и запах яблока. Антон заговорил первым:

— Я сегодня утром нашёл в лесу тайник. Люблю бродить по лесу, кажется, что сейчас найдёшь сокровище или вообще что-нибудь таинственное. Шёл, шёл и — провалился.