Повертев бумагу в руках, Анна передала ее Елизавете.

— Для вас просто счастливая находка, Лиза. С этим пропуском даже вы преспокойно выберетесь отсюда. А я… Вы же понимаете, как можно оставить Виктора у этой консьержки. Бог знает, что еще случится — в любой момент, в любой момент!..

— А как же вы, Вера?

— Мне, собственно, ничто не грозит, если я чем-то и помогала Коммуне, то только ее раненым… Нет, я прекрасно проживу и в Париже!

В гардеробе Веры они находят платье для Елизаветы. Оно не вполне ей впору, но достаточно нескольких булавок, иголки с ниткой, горячего утюга, чтобы где-то что-то подтянуть, загладить, убавить, сделать оборочку или складку. В этом платье как богатая дама она готова отправиться в фиакре в Бельвиль, по тому адресу, что просил ее запомнить Франкель. Прощай, Елизавета Дмитриева, и если от тебя не отвернется фортуна, то прощай навсегда!

C пропуском Веры она почувствовала себя куда увереннее, чем прежде, даже решилась сделать по дороге крюк, и немалый, заглянуть в меблированный дом «Швеция» на набережную Сен-Мишель. В этом неудержимом круговороте событий она не только опять потеряла бывшего поручика из виду (что было отнюдь не мудрено), но и вовсе забыла думать о нем, и ни разу, должно быть, не вспомнила до того самого момента, пока Лео Франкель по дороге с бульвара Вольтера на площадь Бастилии не сказал ей адрес в Бельвиле, — и тут ей невольно пришел на ум еще один адрес, на набережной Сен-Мишель, еще одно убежище про запас, о котором позаботился Александр Константинович накануне вступления версальцев в Париж… Теперь следовало предупредить его, чтобы не ждал больше. О том, что он мог не дождаться в круговерти кровавой недели, невзирая на все свои клятвы, эта простая мысль как-то не посетила ее, и она удивилась испугу хозяина в ответ на ее вопрос о месье Александр Федотофф. Его давно уже здесь нет, он давно уже съехал, ничего невозможно сказать о нем! Ах, Александр Константинович, ах, обманщик, хороша бы она была, если бы вынуждена была рассчитывать на него! Впрочем, сказала она себе, вновь усаживаясь в фиакр, надо быть справедливой, он ведь мог заходить к ней на бульвар Сент-Уэн, если, разумеется, сумел пробраться туда, и точно так же ее не застать, как не застала она нынче его, и даже не меньше напугать хозяйку расспросами… А могло быть и так, что он все же послушался тогда ее совета и ушел-таки умирать за свободу к Домбровскому в Нейи?! Правда, это предположение весьма сомнительно.

В Бельвиле она отпустила фиакр, не доехав немного до нужного дома.

Встречи с Франкелем пришлось ждать до вечера. Он сбрил бороду, она не сразу его узнала. Посмеявшись по этому поводу, Елизавета предложила попытать счастья вместе.

— С таким пропуском?

— Вам он не нравится, Лео?

Спору нет, пропуск прекрасен — но лишь для одинокой мадемуазель. Будь он, Лео, версальский патруль или прусский, он бы первым делом поинтересовался, а что за подозрительная личность сопровождает мадемуазель Воронцову. Нет, он не хочет ее погубить. Тем более у него есть свой собственный план. Выезжать надо порознь.

Условились встретиться по дороге в Мо, миновав линию прусских войск, где-нибудь за Ливри, а может быть, и за Вожури. Так советовал хозяин квартиры, товарищ Франкеля, знавший эти места.

И вот, благополучно проехав заставы версальцев и пруссаков, предъявив раз пять магический пропуск и с благосклонностью выслушав в ответ армейские любезности офицеров обеих еще недавно вражеских армий, «направляющаяся в Гейдельберг мадемуазель Воронцова» с бьющимся сердцем подъезжала к условному месту свидания, и — о, чудо! — свидание состоялось, словно это была загородная прогулка, пикник!

Изобразив перед возницей радостное удивление по поводу столь счастливой случайности, как нежданная встреча, Лео Франкель собственною персоной впрыгнул к Елизавете в экипаж. Он выбрался из Парижа куда более хитроумными путями, нежели она, о чем тут же с несвойственным ему возбуждением принялся рассказывать на своем родном южнонемецком. Ее немецкий, кстати, был тоже неплох, как говорится, с материнским молоком впитан. Он еще держал перекинутым через руку (через раненую руку) плащ баварского драгуна (что помогало скрывать ранение), в котором только что проследовал через прусские аванпосты в покрытой брезентом лазаретной повозке вместе с транспортом раненых.

Не успел Франкель досказать свои приключения, потешаясь над жандармами и ажанами, которых он так ловко дурачил при многих проверках, повествуя с притворно-простодушным видом, кто он, откуда и по какой причине без документа, не успел еще Лео окончательно прийти в себя, как въехали в Мо, городок, где предстояло сесть в поезд.

Ждать еще надо было довольно долго, и, купив в кассе билеты, они решили, что безопаснее провести это время в экипаже, на котором приехали, нежели на вокзале, полном прусских солдат и французских ажанов. Но, увы, полицейский чин подошел к экипажу — и не захотел удовлетвориться объяснениями о причинах отсутствия паспорта у месье. Он должен проводить его к комиссару.

Франкель вылез из экипажа.

— Но, надеюсь, ваш комиссар тут поблизости? — невозмутимо спросил он ажана. — Мне бы не хотелось пропустить поезд.

— Не вижу большой беды в этом, — не менее спокойно заметила по-немецки Елизавета. — В самом крайнем случае придется переночевать здесь, ну так уедем завтра утром…

После ее слов ажан вдруг остановился.

— Очень жаль, но я не могу сказать вам, будут ли еще действительны завтра ваши билеты… А вы, собственно, куда собираетесь ехать?

— Как куда? В Германию! — как о само собой разумеющемся отвечал Лео.

— Ну ладно, садитесь, — вдруг смилостивился конвоир. — Но на обратном пути позаботьтесь о паспорте!

Фортуна и на сей раз им улыбнулась.

И вот за окном вагона первого класса открываются прихотливые пейзажи долины Марны, нежно зеленеют виноградники Шампани, карабкается по склонам гор зеленая стена вогезских лесов. Но глаза не воспринимают всех этих красот, да и разговора почти не возникает, молодая пара похожа на старых, давно уже обо всем переговоривших супругов. Усталость, каменная усталость отяготила им веки и сковала языки, только слух в постоянном напряжении, точно часовой на посту.

— Эпернэ! — объявляет кондуктор. — Стоянка десять минут.

— Шалон-на-Марне! Стоянка пятьдесят минут.

География франко-прусской войны разворачивалась перед ними в обратной последовательности.

— Туль!

— Нанси!

— Страсбург!

А в промежутках пыхтение паровоза, свистки или вежливый голос в дверях отделения первого класса:

— Господа, будьте любезны показать ваши паспорта.

После всего пережитого ощущение опасности притупилось. И все же каждый раз, провожая глазами очередного жандарма — синий мундир, треуголка, белые лосины, — оба вздыхали с облегчением.

— У вас талант, — восхищалась Елизавета. — Вы мужественный актер.

— Ах, если бы видели, как я жалок внутри! Я все думаю о парадоксе Дидро, — усмехался он. — Актер, который полностью отдается игре, не перешагнет границы посредственности. Надо внешне показывать обратное тому чувству, которое должен испытывать.

И снова поддавались напряженной своей полудреме.

Только один раз, казалось бы, ни с того ни с сего Франкель быстро проговорил:

— Пускай нам не удалось сделать то, чего мы хотим, хорошо уже, что успели показать, что хотели.

Простучали колеса по длинному мосту через Рейн, прощай, Марианна! За прежней довоенной границей Германии — Кель, откуда в сторону Гейдельберга поезд повернет налево, тогда как в Швейцарию путь направо.

Господам, выходящим в Келе, пора собираться.

— Простите, фрау, у вас билеты до Гейдельберга, а это всего лишь Кель.

— О, тут, знаете ли, у нас родня, мы надумали ее проведать.

— Счастливого пути, фрау. Счастливого пути, герр.