6
В назначенный вечер яблоку негде было упасть в просторном зале Ларшэ, что в «Кафе наций», и публика выглядела непривычно для центральных кварталов, эти простоволосые женщины парижских окраин, работницы и жены рабочих, что первыми без долгих раздумий отозвались на призыв защищать Коммуну. Что мы можем сделать? Что мы должны делать?! Ухаживать за ранеными? Они были готовы, санитаров не хватало в войсках федератов и больницы были переполнены. Кашеварить в походных кухнях? Это было необходимо, их мужья и братья, возвращаясь с бастионов, жаловались на пустые желудки, а много ли навоюешь на воде да на хлебе, а кроме того, кто лучше парижанок усвоил ту истину, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок?! Эти женщины не чурались любой работы, хоть баррикады строить, да только мужчины — ох, уж эти мужчины! — смели думать, что обойдутся без их помощи. А сами без них шагу не ступят! Разговор выносило за рамки неотложных дел.
— Кто больше страдает от теперешних неурядиц, от дороговизны, от прекращения работ? Не они, а мы! В первую очередь мы, женщины! А когда они кричат о равенстве, о свободе, о братстве, эти эгоисты имеют в виду только самих себя! Даже тем, в ратуше, им нужны подданные хотя бы одного женского пола. А какое же может быть настоящее освобождение, когда половина рода человеческого останется угнетена, верно я говорю, гражданки?!
— Прошло то время, когда они нам кричали: «На кухню, бабы!», — это высказалась Аделаида.
Елизавета ее перебила:
— Если мы хотим заняться организацией отрядов для походных госпиталей или женских рот, готовых в минуту опасности строить баррикады и даже драться на них рядом с нашими братьями, — она опасалась как бы собрание не расплылось в чувствах, горячих, но не знающих берегов, — если мы хотим действовать, надо действовать заодно. Нам нужны комитеты в округах, нам нужны помещения для них. Гражданки, предлагаю обратиться к Коммуне — пусть мужчины попробуют нас не признать!
В ответ раздались рукоплескания и крики:
— Пусть только попробуют! Мы им покажем!
Тут опять закричала Аделаида:
— А вы знаете, кто сочинил воззвание «группы гражданок»? Это она. Это Элиза! У нее талант! Пусть теперь напишет обращение к Коммуне. Послезавтра вечером опять соберемся — обсудим. Довольно тебе двух дней?
Неделею раньше она бы ни за что не поверила, что способна столько говорить и писать. А двумя неделями раньше могла бы поверить, что просто забудет, как ненадолго согласилась поехать в Париж?! Но две недели прошли (всего две недели!), и теперь она искренне удивилась бы напоминанию, что было действительно так. Но никто ничего не напомнил, о ее намерениях мало кто знал, а кто знал, у того были свои дела, поважнее. Так же, впрочем, как у нее в эти дни, после того как воззвание «Группы гражданок» появилось на стенах парижских домов…
И вот уже снова все в сборе, на этот раз в мэрии округа Тампль. Елизавета зачитывает собственного сочинения «Обращение Центрального женского комитета к Исполнительной комиссии Совета Коммуны»:
— «Принимая во внимание, что все обязаны и имеют право сражаться за великое дело народа — за революцию… что в единении — сила… что в победе в этой борьбе, имеющей целью… полное социальное обновление… гражданки заинтересованы так же, как и граждане…
(Этот чеканный слог — из Устава Интернационала, она помнит его наизусть: „Принимая во внимание, что освобождение рабочего класса должно быть завоевано самим рабочим классом…“)
— …что массовое убийство защитников Парижа… возмущает массу гражданок и побуждает их к мщению; что очень многие из них решили… сражаться и победить или умереть в бою…»
И парижским работницам этот слог пришелся по нраву, они дружно хлопают Елизавете и охотно ставят свои подписи под просьбой к Коммуне, — «во внимание» ко всему изложенному способствовать объединению гражданок Парижа.
Последней подписывается она сама.
Привычно начертав латинскими буквами; Elisabeth, рука вдруг останавливается в нерешительности. Написать Tomanowska — значит наглухо захлопнуть перед собой дверь в Россию. Никто из тех, перед кем эта дверь оставалась хотя бы вполовину отворена, не раскрывал публично своих имен, прибегая в случае надобности к псевдонимам: Бартенев — Нетов… Нико Николадзе — Никифор Г… Жаль, загодя не припасено у нее этакое лжеимя. Разумеется, можно бы подписать Ivanoff, или Petroff, или даже родовитым каким-нибудь — что тут мудрствовать лукаво, да в голове мелькнуло иное. То ли смуту парижскую чем-то сцепило с исторической русской Смутой, то ли убиенный младенец, полыхнув ужасом из-за открывшейся на миг занавески, напомнил неожиданно и все не давал позабыть окровавленный древний стоглавый Углич, только в голове отчего-то мелькнуло — лже-Дмитрий, — и потом уже следом: лже-Дмитриева, разве была минута задуматься над причиной, что заставила руку четко вывести подпись: Dmitrieff.
Так или иначе, но, едва оторвав перо от бумаги, она объявляет:
— Делегатки, поставившие свои подписи от вашего имени, передадут обращение в ратушу завтра же!
— Что будем делать дальше? — спрашивает своим громким голосом Аделаида, она уже освоилась с ролью председательницы. — Предлагайте, гражданки!
Предложение, не заставившее себя ждать, неожиданно для Елизаветы.
— Давайте споем! — молодой, звонкий голос. — Песню горячих голов. Например, Ça ira![4]
И тут же с задором выводит куплет:
На фонари аристократов,
Их перевешать всех пора!
Ah, çа ira, çа ira, çа ira!
Елизавета подпевает довольно уверенно, как будто бы знает эту песню, да только откуда она ее может знать? Другое дело — зал, он уже подхватил и мелодию, и слова, зал поет и немного пританцовывает при этом свою кадриль, первую песню Великой революции, служившую ей гимном до появления «Марсельезы»: «Дело наладится, дело пойдет!»
И вдруг Лиза понимает, откуда, — и холодок пробегает у нее по спине. Да ведь эту песню напевала, сидя за шитьем, Вера Павловна в «Что делать?»!
Здесь, в восставшем Париже, она снова думает о Чернышевском. Какая цепочка связала парижский квартал Тампль на берегу Сены с далеким забайкальским поселком на берегу неведомой речки?!
…Мир деспотизма, умирай,
Пусть равенства наступит рай!
Ah, çа ira, çа ira!..
Маленькая, уже немолодая женщина пробилась к Аделаиде и Елизавете.
- Çа ira, гражданки, — говорит она. — Дело пойдет! Но давайте выясним, есть здесь кто от Первого округа, от Лувра?
— Есть!
— А от Второго?
Так она называет все двадцать округов Парижа, и выясняется, что половина, даже больше, чем половина, их представлена в этом зале.
— Это Натали Лемель, — объясняет негромко Аделаида, — ты что, ее не знаешь?
А маленькая Натали, завершив перекличку, предлагает:
— Раз вы решили, гражданки, представительницы почти всего Парижа, создать серьезную организацию и готовы сражаться, примите название — Союз женщин для защиты Парижа! И поручите подготовить к следующему собранию устав своего Союза! Дело пойдет, гражданки, çа ira!
Все согласны с маленькой Натали, и Аделаида объявляет как само собой разумеющееся:
- Çа ira! Элиза Дмитриева сделает это для нас, гражданки!
7
Однажды вечером Анне удается залучить Лизу к себе, благо живут Жаклары совсем невдалеке от нее, на Монмартре. Крюк невелик.
Она поднимается в их квартиру с опозданием против обещанного, появлением своим прерывая беседу, которая, впрочем, тотчас возобновляется, а она до крайности поражена этой полузабытой картиной мирно беседующих в уютной гостиной людей.
