— Только ты и твой спутник, государь, — ответила одна из них. Их провели в роскошные покои с покрытыми шелком постелями и обшитыми золотом занавесками.

— Если тебе будет что-то угодно, господин, то стоит лишь спросить, — сказала молодая девушка с волосами цвета воронова крыла.

Филипп ухмыльнулся и взял ее за талию. — А что именно значит «что угодно»? — спросил он.

Ее рука скользнула ему под тунику, лаская кожу с внутренней стороны его бедра. — Это значит ровно то, что ты захочешь, что бы это значило, — сказала она.

Парменион прошел к окну, откинул занавески и устремил взор на луга и поля. Он до смерти устал и хотел лишь принять ванну. Услышав за спиной хихиканье девицы, он тихо выругался.

— Что с тобой, стратег? — спросил Филипп, и Парменион обернулся к нему. Девицы ушли.

— Меня просто бесит этот якобы покой.

— Прими мой совет. Насладись обществом этих женщин, это полезно для духа.

— Может быть, я так и сделаю, — сказал ему Парменион.

Филипп наполнил две чаши вином из кувшина с низкого столика и протянул одну Пармениону. — Посиди со мной немного, дружище, — сказал Царь, знаком приглашая Пармениона сесть на скамью. — Когда я был в Фивах, мне рассказывали о твоей любви к жрице по имени Фетида…

— Я не желаю говорить об этом, государь.

— Ты никогда не говорил мне ни о ней, ни о другой женщине, которую любил. Почему?

Парменион тяжело сглотнул и отвел глаза. — Какой смысл говорить о прошлом? Что это даст?

— Иногда это дает выпустить пар, Парменион.

Военачальник закрыл глаза, отгоняя наплыв воспоминаний. — Я… любил двух женщин. Обе, каждая по-своему, умерли из-за меня. Первую звали Дерая, и она была спартанкой. Из-за нашей… любви… ее принесли в жертву: бросили в море у берегов Азии. Второй была Фетида; ее убили головорезы, подосланные Агесилаем. Других не было. Никого больше я не полюблю, чтобы никто снова не погиб из-за меня. Теперь, если это устроит тебя, государь, я бы предпочел…

— Это не устроит меня, — перебил Филипп. — То, что люди умирают, — это факт жизни. Моя первая жена, Фила, умерла всего через год после свадьбы. Я боготворил ее; в ночь, когда ее не стало, я хотел перерезать себе горло и отправиться за ней в Аид. Но я не сделал этого — и теперь нахожусь здесь, чтобы встретиться с женщиной из снов.

— Я рад за тебя, — холодно проговорил Парменион. — Но мы разные люди, ты и я.

— Не такие уж и разные, — перебил Филипп. — Просто ты носишь броню не только на теле, но и на душе. Я младше тебя, мой друг, но в этом я по сравнению с тобой как отец перед сыном. Тебе нужна жена, тебе нужны свои сыновья. Не отказывай себе в любви. Твой отец, кем бы он ни был, преподнес тебя миру, как великий дар. Ты — его бессмертие. Твои сыновья, в свою очередь, станут тем же самым для тебя. Хорошо, я оставлю свои нравоучения насегодня. Приму ванну, а потом пошлю за той крутобедрой девицей. Ну а ты, полагаю, пойдешь изучать дворцовые окрестности на предмет естественных укрытий и затаившихся там головорезов.

Парменион рассмеялся задорным, бодрым смехом. — Ты чересчур хорошо меня знаешь, молодой отец.

— Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы ты пришелся мне по душе, а это само по себе большая редкость, — сказал Филипп.

Парменион прошел через дворцовые сады к холмам, возвышавшимся над заливом. Там он увидел стадо овец и зеленого мальчишку, стерегущего их. Мальчишка замахал руками. Парменион улыбнулся ему и пошел дальше, вдоль стены из высушенных кирпичей, которая поднималась к вершине холма. Он вышел к роще деревьев, кроны которых украшали розовые и белые бутоны, сел в их тени и задремал.

Проснувшись, он увидел высокую стройную женщину, которая шла к нему. Он встал, напрягая глаза, чтобы увидеть ее лицо. Лишь на миг ему привиделось, что ее волосы меняют цвет. На первый взгляд они были цвета солнца, чуть тронутые серебром, но когда он взглянул на них еще раз, они были черными. Должно быть, игра света, подумал он. Он поклонился, когда она подошла. На первый взгляд ее одежды казались черными как ночь, но вот она пошевелилась — и складки поймали свет, став насыщенно синими, как океанские воды. Ее лицо было скрыто вуалью — знак недавней утраты.

— Добро пожаловать, странник, — сказала она удивительно знакомым и в то же время волнующим голосом.

— Это твоя земля, госпожа?

— Нет. Всё, что ты видишь здесь, принадлежит госпоже Аиде. Я здесь тоже чужестранка. Откуда ты?

— Из Македонии, — ответил он.

— А где был до этого?

— Спарта и Фивы.

— Так ты солдат?

— Это так заметно? — спросил он, потому что сейчас на нем был лишь простой голубой хитон и сандалии.

— Твои голени светлее, чем икры, из чего я могу заключить, что обычно они прикрыты поножами. Твой лоб тоже загорел не так сильно, как остальное лицо.

— Ты очень наблюдательна. — Он попытался разглядеть лицо под вуалью, но в итоге сдался. Глаза, которые он различил за тканью, показались ему темными, как опалы. — Ты посидишь со мной недолго? — спросил он вдруг, удивляя самого себя.

— Здесь приятно, — мягко сказала она. — Я останусь с тобой на некоторое время. Что привело тебя в Самофракию?

— У меня есть друг — он прибыл сюда, чтобы встретиться с будущей невестой. А откуда ты?

— Я живу за морем в Азии, но много путешествую. Давно я не была в Спарте. А когда ты там жил?

— Я провел там все свое детство.

— Твоя жена тоже спартанка?

— У меня нет жены.

— Тебе не нравятся женщины?

— Конечно нравятся, — мягко ответил он. — Мужчин-любовников у меня тоже нет. У меня… была жена. Ее звали Фетида. Она умерла.

— Она была твоей самой большой любовью? — задала вопрос женщина.

— Нет, — признался он, — но она была хорошей женщиной — верной, любящей, храброй. Но почему мы все говорим обо мне? Ты носишь траур? Или можешь поднять вуаль?

— Я в трауре. Как тебя зовут, солдат?

— Друзья зовут меня Савра, — сказал он, не желая открыть ей имя, которое с трепетом шептали в городах по всему миру.

— Будь счастлив, Савра, — сказала она, изящно вставая.

— Тебе уже пора? Я… мне приятно беседовать с тобой, — нескладно пробормотал он.

— Да, мне пора.

Он встал и подал руку. На миг она отстранилась, но потом дотронулась до его пальцев. Парменион почувствовал, как учащается его пульс, ему до смерти захотелось протянуть руку и откинуть вуаль. Он поднял ее руку к губам и поцеловал, затем с неохотой отпустил ее.

Она ушла без слова, и Парменион тяжело опустился на землю, удивленный собственными чувствами к незнакомке. Возможно, разговор с Филиппом оставил глубокий отзвук в его душе, подумалось ему. Теперь она скрылась за склоном холма. Вдруг он побежал, чтобы в последний раз поймать взглядом ее удаляющийся силуэт.

Она шла к дальним лесам, и когда свет солнца упал на нее, ему вновь показалось, что ее волосы были рыже-золотыми.

Внезапно начавшиеся подергивания мышц левой руки разбудили Филиппа за час до рассвета. Он посмотрел на золотоволосую девицу, которая спала у него на бицепсе, и осторожно освободил свою руку. Кто-то зашевелился справа от него. Вторая девушка, темноволосая и прекрасная, открыла глаза и улыбнулась ему.

— Ты хорошо спал, господин? — спросила она, скользя пальцами по его животу.

— Превосходно, — ответил он, обхватив пальцами ее запястье. — Но теперь мне нужны ответы на кое-какие вопросы.

— А эти вопросы не могут подождать? — прошептала она, повернувшись к нему всем телом.

— Не могут, — сказал он ей строго. — Кому принадлежит этот дворец?

— Госпоже Аиде.

— Это имя мне ничего не говорит.

— Она — Верховная Жрица Мистерий, — сказала девушка.

— Что ж, дорогуша, скажи ей, что я желаю видеть ее.

— Да, господин. — Девушка отбросила одеяло и встала. Филипп посмотрел на ее длинную спину и тонкую талию, взгляд соскользнул на крутые бедра и совершенные ягодицы.