— Да.

— Ты должен был сказать мне об этом вчера вечером.

— Я не хотел печалить тебя. Меня не будет месяц, или два. — Она кивнула и повернулась к нему спиной, закрыв глаза и тщетно пытаясь заснуть.

Целыми днями она мучилась, представляя себе, как он скачет навстречу смерти. «Я не влюблюсь в него, — обещала она себе. — Я не стану рыдать над его телом, как над телом Дамона.»

Но страхи ее росли, когда в город приходили вести о столкновениях и осадах. Спартанский гарнизон Фисба, в основном сформированный из наемников Орхомена, выступил, чтобы дать бой Фиванскому войску. Последовало короткое сражение, в ходе которого наемники были разбиты; сообщали, что погибло семнадцать фиванцев. Города пали один за другим, в основном без кровопролития, окруженные спартанские гарнизоны соглашались уйти после того, как им гарантировали безопасный путь обратно через Пелопоннес. Но вестей о Парменионе по-прежнему не было.

Через шесть недель с того дня как она отказалась сказать «прощай», он вошел во двор. Она увидела его из верхнего окна и заставила себя не бежать вниз, чтобы встретить его. Вместо этого она медленно вышла из комнаты, и они встретились на лестнице. Его шлем был помят в двух местах, нагрудник поцарапан, на голове льва красовалась большая вмятина.

— Ты скучала по мне? — произнес он, развязывая ремни на подбородке и снимая шлем.

— Немного, — призналась она. — Ты надолго вернулся?

— Нет, у меня кончается сильфиум. Завтра выезжаю обратно.

В их комнате она помогла ему снять нагрудник и рубашку. Лишь тогда она увидела страшный красный шрам на его верхнем правом бицепсе. — Он не слишком кровоточил, — сказал он, пытаясь ее успокоить. — Это был наемник, который подобрался слишком близко. Эпаминонд убил его.

— Мне не нужно знать детали, — процедила она. — Пойду приготовлю ванну.

Той ночью они занимались любовью, но Фетида никак не могла расслабиться, а желания Пармениона были слишком настойчивы. На следующее утро он снова ушел.

По прошествии месяцев, Эпаминонд, Калепий и прочие успешно воссоздали старую Беотийскую Лигу, объявив об этом в Фивах после Генеральной Ассамблеи, проведенной советниками всех освобожденных городов. Встреча была демократичной, и на следующий год возлагались большие надежды.

Парменион, освобожденный на время осени от военных обязанностей, был менее уверен в будущем. Во время одной из их верховых прогулок он поведал свои страхи Фетиде.

— Это не такая уж демократия, как кажется на первый взгляд, — сказал он, когда они сидели в высокой лощине, которая стала их излюбленным местом уединения. — Фивы имеют право наложить вето на любое решение и напрямую контролируют голоса Феспии, Платеев и Танагры.

— Разве это проблема? — изумилась Фетида. — Фивы — великий город, и все наши советники ценят свободу и заботятся о правах других. Ты слышал речь Калепия. Новое федеральное государство Беотии не потерпит диктаторов.

— Я слышал это и надеюсь, что слова подтвердятся делом. Но один старинный друг как-то раз сказал мне, что общество похоже на наконечник копья — широкое в основании, острое на конце. Демократы верят, что ты можешь изменить его, затупив острие. Но, словно по волшебству, оно вырастет вновь. Всегда будут существовать цари, Фетида, и если не цари, то диктаторы. Такова природа Человека — идти вверх, чтобы встать над прочими, дабы распространить свою волю на всех.

— В Фивах таких нет, — сказала она. — Возможно, в древности, да, но это современный мир, Парменион. Так больше быть не должно. Ни Эпаминонд, ни Пелопид никогда не станут диктаторами. Не станешь и ты. Мне кажется, ты беспокоишься попусту.

И годы доказали ее правоту. Через пять лет после взятия Кадмеи между Афинами и Спартой был заключен мир, который давал Фивам и Беотийским городам право на самоуправление.

Фетида очень хорошо помнила ту осень. В дом пришел Эпаминонд, в компании Калепия, чтобы обсудить с Парменионом условия мира. Вопреки всем традициям спартанец остановил Фетиду, когда она собиралась покинуть комнату, и знаком призвал ее сесть рядом с собой.

Оба фиванца удивленно переглянулись. — Так я сэкономлю время, чтобы не обсуждать все дважды, — пояснил им Парменион. — Она итак услышала бы всё как только вы покинете дом.

— Но… — выдавил из себя Калепий. — Она… женщина…

— И это великий оратор? — спросил Парменион, пытаясь выглядеть серьезно. — Брось, Калепий, ты ведь знал Фетиду многие годы. Тебе не должно быть трудно говорить перед ней.

— Дело не в трудности, — процедил Калепий, — а в приличиях. Я знаю, вы спартанцы имеете странные идеи насчет женщин, но здесь в Фивах мы предпочитаем придерживаться цивилизованных стандартов. Предметы, которые мы собрались обсуждать, будут одновременно скучны и неприятны для дорогой Фетиды.

— Уверена, Калепий прав, — сказала Фетида, вставая, — и я благодарна ему за его заботу обо мне. — Она проглотила гнев и вернулась в свои комнаты. Позже Парменион дал ей полный отчет о встрече, но только после того, как его собственный гнев был полностью излит.

— Ты должна была остаться! — бушевал он. — Твой совет был бы весьма ценен.

— Ты не понимаешь, стратег. Встреча не прошла бы как надо; Калепий бы удалился прочь. Тебе не сломать традицию — только не в Фивах. А теперь расскажи, как ты видишь переговоры о мире.

— Афинам не хватает денег, а Спарта почти банкрот, — сказал ей Парменион. — Так что все, что мы выиграли — это немного места, чтобы дышалось свободнее. Война не кончена, но мы будем использовать время с умом.

— Сколько времени?

Он пожал плечами. — Два года, или три. Но вопрос без битвы не решится — а это значит, что против Спарты выступят лишь Фивы, так как Афины по большей части — морская держава.

— Спартанцы — просто люди, такие же, как все прочие, — заявила она.

— Возможно, но они никогда не проигрывали ни одного крупного сражения против равного числом неприятеля. И, чтобы там ни случилось, мы все еще не можем меряться с ними силами.

— Ты что-нибудь придумаешь, любовь моя; ты же стратег. — Она произнесла это тихо, но он просиял, и улыбка вернулась к нему.

Наконец Фетида очистила мысли от воспоминаний и поднялась с постели. Парменион застонал во сне, но не проснулся, а она оделась и спустилась по лестнице вниз, где Мотак уже готовил завтрак.

Фиванец улыбнулся, увидев ее. — Еще один прекрасный день, — промолвил он, когда она вошла на кухню. В рыжей бороде Мотака попадались седые волосы, а на макушке его шевелюра начала редеть. Фетида вздрогнула. Приятно было перебирать воспоминания лежа в кровати, но этот миг напомнил ей, как быстротечно время.

Клео давно покинула этот дом, выйдя замуж за сына Норака Кузнеца, и теперь Фетида помогала Мотаку по хозяйству.

— Тебе бы следовало взять себе жену, — сказала вдруг она, когда они сели во дворе, наслаждаясь утренним солнечным светом.

— У меня была жена, — ответил Мотак. — И другая мне не нужна. Но я бы не отказался от сына.

Фетида вдруг обнаружила, как улетучивается ее хорошее настроение, и неловкие извинения Мотака не смогли сгладить ее эмоционального спада. Они закончили завтракать в молчании, и Мотак вернулся на кухню, чтобы приготовить для Пармениона его дневную порцию сильфиума.

Сын. Дар, который она никогда не сможет преподнести Пармениону.

Она давно знала, что бесплодна, потому что не страдала месячными периодами кровотечения, которые переживали все другие женщины. Но лишь с тех пор, как она стала жить с Парменионом, это знание превратилось в горькое бремя. Парменион никогда не заговаривал об этом, и это ее утешало, но она знала, что все мужчины рано или поздно достигают в своей жизни той точки, когда желают получить наследника.

Она услышала появление Пармениона, но не обернулась. Его руки прикоснулись к ее плечам, губы поцеловали сзади в шею.

— Доброе утро, госпожа, — проговорил он.

Она улыбнулась. — Ты спишь все дольше и дольше, — хихикнула она. — Похоже, ты становишься старым и ленивым.