Через несколько минут офицер вернулся, проведя внутрь высокого молодого мужчину с темными волосами и близко посаженными синими глазами. Ариманес узнал в нем бегуна, Леона Македонца, по всей видимости спартанского полукровку.

— Садись, — прошептал он.

Мужчина шагнул вперед и протянул каменный флакон. — Вода чистая, — сказал посланник.

Ариманес взял ее и выпил. — Почему они выбрали тебя? — спросил он, держа флакон в руке.

— По рождению я наполовину спартанец, господин, как вы, может быть, уже знаете, — мягко произнес Парменион, — но сейчас живу в Фивах. Они решили, что мне можно верить.

— И что, можно?

Человек усмехнулся. — Нетрудно догадаться. У меня нет надобности в обмане.

— Каковы их планы, парень? Собираются ли они атаковать?

— Не знаю, господин. Но они убили всех проспартанских советников.

— Что они велели передать тебе?

— Что они обещают безопасный выход тебе и твоим людям за границы города. Там они расставили шатры со свежей едой и лекарем, у которого есть противоядие от принятой вами отравы.

— Отравы? — прошептал Ариманес. — Отравы, говоришь?

— Да. Это подлый ход — типичный для фиванцев, — сказал Парменион. — Яд действует медленно, но убивает за пять дней. Вот почему, я думаю, они до сих пор не атаковали.

— Думаешь, им можно верить? Почему они не убьют нас как только мы… мы…? — он не мог заставить себя вслух произнести слово «сдадимся». — Как только мы уйдем, — сказал он наконец.

— Они слышали, — вымолвил Парменион, подавшись вперед и понизив голос, — что Клеомброт стоит с двумя армиями к северу от Коринфа. Он доберется сюда за три дня. Думаю, они скорее отпустят вас, чем будут рисковать, если Царь выступит против них.

Ариманес застонал и сложился пополам. Его мозг переполнялся болью, и тошнота заставила его заблевать. Посланник подхватил пустую бутыль и держал ее, пока офицера тошнило, затем Ариманес вытер рот тыльной стороной руки. — Они дадут нам противоядие?

— Я считаю, что благородному Калепию можно доверять, — успокаивающе произнес Парменион. — И, кроме того, нет ничего позорного в том, чтобы покинуть город. Спарта была приглашена расположить здесь гарнизон, но теперь город поменял свое мнение. Решать такого рода проблемы — работа царей и советников; солдаты всего лишь подчиняются приказам свыше, они не лезут в политику.

— Верно, — согласился Ариманес.

— Так что же мне сказать фиванцам?

— Скажи, что я согласен. Нам понадобится некоторое время, чтобы перепилить засов на воротах, но после этого я уведу своих людей из города.

— К сожалению, господин, ворота не входили в обсуждение. В своем негодовании фиванцы заколотили их снаружи досками. Калепий полагает, что вы спуститесь по веревкам, по двадцать человек за раз.

— Веревки! — рявкнул Ариманес. — Вы хотите, чтобы мы ушли по веревкам?

— Это показывает, насколько фиванцы боятся вас, — сказал Парменион. — Даже при вашем болезненном состоянии, они понимают, что спартанская мощь способна сокрушить их. Это своеобразный комплимент.

— Будь они прокляты пламенем Аида! Но скажи, что я согласен.

— Мудрый выбор, господин. Уверен, что ты не пожалеешь о нем.

Через два часа, когда последние спартанцы покинули Кадмею, Парменион подождал, чтобы Норак и остальные сбили доски с ворот и перепилили перегородку. Ворота отворились.

Пелопид вбежал во двор, подняв кулаки высоко над головой. — Они побеждены! — воскликнул он, и толпа ответила приветствием. Обернувшись к Пармениону, он обхватил спартанца за плечи. — А теперь скажи, где ты спрятал наших друзей?

— Они все еще в подземельях.

— Но ведь ты сказал, что они освобождены!

— Нет, я сказал, что они в безопасности. Спартанцы отчаянно обыскивали всю Кадмею, но я надеялся, что они не подумают о таком странном месте для укрытия. Я всего лишь перепрятал их в камеру в дальнем конце коридора. Возьмите с собой лекаря — Эпаминонд был жестоко покалечен.

Как только Пелопид и дюжина человек побежали к дому правителя, к Пармениону подошел Мотак.

— Что будет с командиром спартанцев? — спросил он.

— Его казнят, — ответил Парменион. — Потом они выступят на Фивы. Нам еще нужно сделать очень многое.

Этой ночью, когда звуки веселого празднества наполнили воздух, Парменион открыл ворота своего дома, прошел во двор и ступил в двери андрона. Мотак обнаружил его там под утро и перенес в господскую спальню.

Три раза за ночь Парменион просыпался, обнаружив на третий раз склонившегося над ним Хораса-Целителя. Врач вскрывал руку Пармениона маленьким загнутым ножиком. Спартанец попытался силой освободиться, но Мотак помог Хорасу уложит его обратно. Парменион отключился снова.

Он видел много снов, но лишь один возвращался снова и снова. В нем Парменион карабкался вверх по раскачивающейся лестнице в поисках Дераи. Едва он добирался до конца, лестница исчезала, оставляя лишь темную пропасть. Он шел к комнате, в которой, он знал, его ждала Дерая, но вдруг останавливался. Потому что пропасть ширилась, и он с леденящим ужасом осознавал, что она разрастается из-за него. Если он откроет дверь в комнату, то пропасть поглотит и ее. Не зная, что делать, чтобы спасти свою любовь, он сходил с лестницы и падал, ныряя во тьму бездонной ямы. Вновь и вновь.

Мотак сел у кровати, взирая на бледное лицо своего бесчувственного господина. Вопреки велению лекаря, фиванец открыл оконные ставни, чтобы яснее видеть черты Пармениона. Несмотря на загар, спартанец выглядел серым, глаза его запали, а щеки ввалились. Когда Мотак приложил руку к Парменионовой груди, сердцебиение было слабым и прерывистым.

Первые два дня, пока Парменион спал, Мотак не отчаивался. Каждый день он помогал лекарю Хорасу делать спартанцу кровопускание — веря Хорасу, который сказал, что взятие Кадмеи отняло у Пармениона много сил и теперь он просто отдыхает.

Но сейчас, на четвертый день, Мотак в это уже не верил.

Лицо Пармениона исхудало, и не было никаких знаков прихода в сознание. Наполнив кубок холодной водой, Мотак приподнял голову Пармениона, держа кубок у самых его губ. Вода вытекла изо рта спящего, и Мотак поник.

Услышав, как открылись ворота, он вышел к двери. В дом вошел Хорас, проследовав по лестнице в спальню, где и развернул свой сверток с ножами. Мотак тяжело глядел на высокого, худощавого лекаря; он не любил хирургов, но завидовал их знаниям. Он никогда бы не подумал, что когда-нибудь помешает столь опытному и ученому человеку. Но он знал, что сегодня никаких кровопусканий не будет, и подошел к целителю.

— Убери свой нож, — сказал он.

— Что? — не понял Хорас. — Ему нужно кровопускание. Без этого он умрет.

— Он и так умирает, — промолвил Мотак. — Оставь его.

— Чепуха, — отрезал Хорас, поднимая скелетоподобную руку в попытке оттолкнуть Мотака в сторону. Но слуга стоял на месте, и лицо его начало багроветь.

— У меня была жена, мастер целитель. Ей тоже усердно делали кровопускания — пока она не умерла. Я не хочу, чтобы Парменион последовал за ней. Ты говорил, что он отдыхает, набирается сил. Но ты ошибся. Так что уходи. — Он посмотрел вниз, на руку лекаря, которая все еще упиралась ему в грудь.

Хорас поспешно отдернул ее, спрятал нож и скрутил сверток. — Ты рассуждаешь на темы, в которых ничего не смыслишь. — Проговорил он. — Я пойду к судебным властям и добьюсь, чтобы тебя силой вышвырнули из этой комнаты.

Мотак ухватил мужчину за его голубую тунику, притянул ближе. Все краски сошли с его лица, и глаза его горели зеленым пламенем — Хорас побледнел, когда заглянул в них.

— Что ты сделаешь первым делом, лекаришка, так это свалишь отсюда подобру-поздорову. И если предпримешь что-либо, что принесет Пармениону смерть, то я буду охотиться за тобой до тех пор, пока не вырежу твое сердце. Понял меня?

— Ты безумен, — прошептал Хорас.