— Сомневаюсь, что он способен переубедить Агесилая, — сказал Ксенофонт. — Слава Клеомброта довольно громка, но ума у него маловато. Я боюсь за Спарту. Тех, кого боги хотят уничтожить, они сначала наделяют гордостью, — вспомнил он старое изречение.

— Но ведь гордость — это сила Спарты? — спросил Парменион, с беспокойством глядя, как Ксенофонт снова наполняет кубок, не заботясь о том, чтобы разбавить вино водой.

— Да, это так, но знаешь ли ты, сколько истинных спартиатов осталось в городе? Менее двух тысяч. Потому что налоги и храмовые сборы были повышены, и более бедные спартанцы не в состоянии теперь отправить своих детей на обучение. Подумай о себе. У твоей матери был хороший земельный надел, но он был весь распродан, чтобы оплатить твое образование. Это нонсенс. Через десять лет число спартиатов уменьшится еще в два раза — как после этого Спарта сумеет сохранить свое первенство? И сколько пройдет времени, прежде чем мы увидим, как стратегия, использованная тобой в Игре, будет применена на практике?

— Не печалься так из-за этого, Ксенофонт. Ничего из этого ты изменить не в силах.

— Это меня и печалит, — заметил полководец.

Не впревые Тамис чувствовала, как растут ее опасения. События теперь развивались быстрее, и она чувствовала силу аколитов Темного Бога, разыскивающих ее, ищущих пути, чтобы атаковать и уничтожить единственного, кто способен разрушить их планы.

Но Тамис тоже была сильна, и она прикрыла свой дух, скрываясь от блуждающих глаз тех, кто охотился, скользя рядом с ними, как незримый ветер, шепчущий в залитых лунным светом зарослях.

Леарх погиб — убит Парменионом. Тамис не стремилась к его смерти сознательно, но она знала, что часть вины лежала на ее всё более тяжелеющих плечах. Все люди умирают, говорила она себе. И разве Леарх не скрывался в тени аллеи с намерением напасть на безоружного мальчишку? Этим он сам навлек на себя погибель.

Сомнения, однако, по-прежнему одолевали ее. Ее молитвы теперь оставались без ответа, и она стоялась одна против приспешников Хаоса. Она больше не могла вызвать ни Кассандру, ни прочих духов из прошлого. Пути больше не были открыты для нее. Это всего лишь проверка, убеждала она себя. Исток по-прежнему со мной. Я знаю!

Конечно, лучше немногим погибнуть прежде срока, чем страдать несметным количествам людей?

Сколько раз она повторяла это себе, твердя как заклинание против своих страхов? Очень много. Но она зашла слишком далеко, чтобы поворачивать сейчас.

Когда погиб Леарх, слуги Темного Бога обратили свой взор на Спарту, плетя свои заклятия вокруг выживших Нестуса и Клеомброта, наблюдая за ними. Теперь Тамис было труднее тайно управлять их эмоциями, заставляя их быть безрассудными, рисковать жизнями.

Но Наблюдатели не могли видеть всего, и Тамис терпеливо ожидала, готовая использовать малейший их просчет. И вот время пришло. Девица Дерая была публично опозорена, и ее нареченный Нестус был полон праведного гнева и настоящей спартанской жажды мести. Только смерть осрамившего его человека сможет успокоить его воинственное сердце.

Наблюдатели негодовали, Тамис знала это. Она чувствовала их ярость и беспокойство, как пламя в ночи. Тамис открыла ставни своего единственного окна и посмотрела на далекий акрополь.

Первое из многих уготованных испытаний ожидало теперь Пармениона, а она ничем не могла ему помочь, как и Наблюдатели не могли защитить Нестуса. Теперь пришло время клинков, силы и умения. И Наблюдатели приближались. Скоро они выследят ее, и тогда придет гроза, демоны в ночи по ее душу, или наемные убийцы среди бела дня, с острыми клинками, готовыми вонзиться в старую плоть.

Повернувшись, она оглядела прямоугольную комнату, которая была ее домом столько долгих, одиноких лет. Она не будет скучать ни по нему, ни по Спарте, ни даже по Греции, которая была домом ее души.

Открыв дверь, она вышла на солнце. — Отныне, Парменион, — сказала она, — ты одинок. Лишь твоя сила и отвага способны уберечь тебя теперь.

Опираясь на посох, с потрепанным плащом на плечах, Тамис медленно вышла из Спарты. Ни разу она не обернулась назад, ни тени тоски не тронуло ее сердца.

Позади, в раскаленном колеблющемся воздухе, черная тень сгустилась на стене напротив окна, разрастаясь, расползаясь и формируясь в многократно увеличенную фигуру женщины в капюшоне, закутанной в черное.

Несколько мгновений она двигалась по комнате, ища глазами духа. Затем темная женщина исчезла…

… открыв глаза своего тела во дворце далеко за морем. — Я найду тебя, Тамис, — прошептала она низким холодным голосом. — Я доведу тебя до отчаяния.

За три дня до своего отъезда из Олимпии Парменион с удивлением увидел Гермия, едущего верхом через широкое поле прямо к его дому. Обычно его друг отправлялся в путешествие на юг к морю вместе с семьей, на самую жаркую пору лета, а их летний дом стоял в сотнях лиг от Олимпии.

За весь последний год Парменион редко виделся с Гермием, потому что его друг стал близок к молодому Царю, Клеомброту, и их часто видели вдвоем в городе или скачущими верхом по дороге в горы Тайгетуса.

Парменион выбежал из дому, чтобы встретить Гермия. Тот также изменился за время обучения у Менелая и в свои девятнадцать был поразительно красив, при том без малейшего намека на бороду. Когда-то превосходный бегун, он теперь не имел необходимости усердно тренироваться и редко был видим на поле для занятий. Гермий отрастил длинные волосы, и Парменион учуял запах ароматизированного персидского масла еще до того, как его друг соскочил на землю.

— Рад встрече, брат мой, — вскричал Парменион, подбегая, чтобы обнять его.

Гермий отстранился, избегая объятий. — У меня плохие новости, Савра. Нестус, поверив росказням о тебе, сейчас едет сюда. Он намерен тебя убить.

Парменион вздохнул, повернувшись и глядя вдаль, на холмы. — Тебе надо уезжать, — вскричал Гермий. — Тебя не должно быть здесь, когда он сюда приедет. Расскажи мне правду, и я постараюсь уговорить его.

— Правду? — отозвался Парменион. — Что ты хочешь от меня услышать? Я люблю Дераю. Я хочу… она нужна мне… на всю жизнь.

— Понимаю, — сказал Гермий, — но он поверил, что ты соблазнил ее. Я знаю, что ты никогда бы не совершил такого жестокого злодеяния, но Нестус ослеплен гневом. Если ты ненадолго уедешь за холмы, я поговорю с ним.

— Мы занимались любовью, — мягко сказал Парменион, — и мы были глупы. У него есть все права на гнев.

Гермий стоял с раскрытым ртом. — Ты… так значит, это правда?

— Я не соблазнял ее! Мы влюблены, Гермий. Постарайся понять, друг мой.

— Что тут понимать? Ты повел себя как… как македонец, кем ты и был всегда. — Парменион шагнул вперед, беря друга за руку.

— Не трожь меня! Нестус был моим другом с самого детства. Теперь на него пал позор, которого он не заслужил. Я знаю, почему ты совершил это, Савра: ты хотел отомстить за себя Леониду. Я презираю тебя за это. Бери лошадь и уезжай отсюда. Куда угодно. Но не будь здесь, когда явится Нестус.

Гермий встал в стремя и вскочил коню на спину. — Я даю тебе больше, чем надо, Парменион. Теперь я проклинаю тот день, когда встретил тебя. То, что ты совершил, — зло, и оно принесет еще немало страданий. Я любил тебя — как друг и как брат. Но ненависть твоя была… и остается… слишком сильной.

— Это не ненависть, — запротестовал Парменион, но Гермий пустил коня галопом и умчался прочь. — Это не ненависть! — прокричал спартанец. Стоя как вкопанный, пока Гермий мчался назад через поле, Парменион услышал шаги позади себя, но не обернулся. Он смотрел, как его друг уезжает всё дальше.

— Это было ясное предостережение, — мрачно сказал Ксенофонт. — Теперь бери коня и скачи в Коринф. Я дам тебе денег на дорогу и письмо к моему другу, который обитает там. Он будет рад приютить тебя, пока не решишь, куда отправиться дальше.