Вскоре сержант подъехал, вовсе дело пошло на лад. Последние сантиметры я сам добивал. Мягонько осадил на зубило шестипудовый кирпичный цилиндр со стальной сердцевиной, просунули в щель с трех сторон крюки, сзади его зацепили, выдвинули до половины. Приняли на руки, опустили на дно. Веревками закрепили, две веревки еще вниз сбросили оттягивать люльку от кровель и стен, сами вылезли на площадке.

Благополучно спустили, погрузили на подготовленную машину на земляную подушку, отгороженную от кабины двойной загородкой с метровым слоем земли. Сам я в кузове ехать собрался за взрывоопасным предметом присмотр положен, сержанта в кабину, Грачева в газик наш отправляю.

Не торопится, мнется.

В чем дело, минер?

Разрешите мне здесь, товарищ прапорщик...

Смотрит на кузов так, будто медом там мазано. Подумал я, понял его. Оглядел еще раз снаряд: куда он денется в упаковке своей кирпичной, в подушку утоплен до половины, да и дорога асфальт. Пожалуй, и лучше так будет, шофер хоть и опытный, на перевозке боеприпасов работал, а все-таки не мешает с ним самому. Проинструктировал, за чем следить, как сигнал подать в случай.

Поехали на минимальной скорости, выбирая самые малолюдные улицы, впереди грузовик с офицером, знающим город, с солдатами для оцепления места подрыва, сзади газик с сержантом. Водитель мой только вначале поволновался, рассудил, видать, что опасность невелика, раз по городу разрешено ехать. Задал я ему нужный режим, начал с устатку задремывать под монотонный моторный гул время к закату уже клонилось.

Вдруг чувствую локтем толкает.

Нет, нет, все в порядке, а только прислушайтесь...

Тьфу ты черт!

Неужели не слышите?

Что там услышишь, на малой скорости громче гудит мотор. Впрочем, ему-то... Говорил один старый водитель, что птиц даже слушать машина ему не мешает.

Скворец, что ли? спрашиваю и тут. Время как раз прилететь им было.

Сбавил он газ человеческий слышу голос. Поет. Заливисто, звонко, счастливо...

Новобранцы, предположил. Тоже время и им подходило.

Да нет же, солдат ваш!

В самом деле Грачев! Защитный барьер голос так отражает, что кажется, будто со стороны.

Чего это он, товарищ прапорщик?

Подумал я и не стал объяснять. Все-таки человек посторонний.

Праздник, говорю, у него сегодня. День рождения, потому и поет...

Дальше уж не дремалось. Увиделся день этот, словно издалека, толпы, машины, корреспонденты... Завтра напишут в газетах: памятник, мол, спасен, с риском для жизни. Трудности те опишут, что снизу увидеть смогли...

А главное так и останется между нами. Между Грачевым и мною.

Еще пройдет время, заделают реставраторы цоколь. По цвету кирпич постараются подобрать. Но как бы ни подгоняли, долго еще отличаться он будет. И будут прохожие головы поднимать, отыскивать взглядом заплату, приезжим показывать и туристам...

Потом и кирпич постепенно сравняется и в памяти у людей след затрется. Кроме как у двоих. И если окажется из них который вновь в этом городе, сколько бы лет ни прошло, а найдет и тот шпиль, и окошко, и круг...

И дело не в риске для жизни. А в том, что в жизни каждого из двоих было означено этим кругом...