Сквозь задернутые шторы в не видимые глазом щели в комнату струилось горячее дыхание августовской жары.

Ночь огромна и непостижима.

Она кажется лишенной жизни, но стоило Диане включить фонарь на заднем крыльце, как из темноты тотчас явились сотни мошек и принялись роем кружиться вокруг лампочки.

Где они прятались до того, как вспыхнул свет? Что делали?

Они цеплялись друг за друга крохотными крылышками, образуя сложный узор. Интересно, из чего у них крылышки?

Наверное, из чего-то такого, что похоже на тончайший шелк, покрытый еще более тонкой пленкой. Из чего же еще?

Диана шагнула в ночь, тихонько прикрыв за собой дверь, чтобы не разбудить мужа и дочь.

Она успокоилась и расслабилась. Трава холодила босые ноги, хотя роса еще не выпала. Сильно пахло розами. Было тихо…

Те звуки, что не давали ей заснуть, еще не стихли, но здесь, на улице, их поглощал и разбавлял огромный мир. Над головой простиралось неправдоподобно высокое черное небо с яркими звездами — Диана увидела созвездие Малой Медведицы, похожее на россыпь бриллиантовой пыли. Там для всех хватит места.

Перевела взгляд с неба на землю.

В темноте белел пластмассовый пони.

Диана встретила взгляд его пустых глазниц. Он как будто о чем-то хотел рассказать… О чем-то таком, чего ей не расслышать. Все эти годы, ночью и днем, в любую погоду, игрушечная лошадка стояла на улице, уставившись в стену гаража. Двигаться она не могла, но и не разрушалась, потому что была сделана из вечной пластмассы.

Что значит вечность для тех, у кого нет разума?

Вечность. Вечная бессонница. Диана обернулась к пони: наверное, это обман зрения, но ей почудилось, что он шевельнулся.

Она отвернулась и поспешила к гаражу. Металлическая дверь поехала в сторону с грохотом, словно из пещеры покатился камень. Изнутри на Диану пахнуло жарким запахом бензина, но цементные ступени лестницы, по которой она поднималась в мастерскую, приятно холодили босые ступни.

Должно быть, Тимми услышал ее приближение — подвывания стихи, и послышалось мурлыканье.

Диана чуть ли не кожей ощущала его нетерпение. Он рвался на волю, и его не заботило, что снаружи может подстерегать опасность и не факт, что найдется еда и место, где спать. Она еще только открывала дверь, а кот уже прошмыгнул мимо нее, скатился по лестнице и тенью метнулся из гаража. Бесконечная, непроницаемая темнота поглотила его.

К концу августа зной, раскаленным одеялом накрывавший Бриар-Хилл больше двух недель, наконец ослаб.

Одной из подруг отец перед отъездом с новой женой и сыном в Калифорнию оставил машину. В ней не было кондиционера, поэтому окна приходилось держать открытыми, отчего безжалостно страдали прически.

Все хорошее быстро кончается.

И лето тоже.

Скоро опять в школу, за гладкие парты, отдающие мебельной полиролью. Опять изучать спины Майкла Патрика или Мэри Оливет.

Они решили поехать в зоопарк.

Почему бы и нет?

Кто сказал, что в их возрасте не ходят в зоопарк?

Она не была там с детства, но смутно помнила, как плелась, уцепившись за отцовскую руку. Второй рукой он толкал коляску с новорожденным ребенком и разговаривал с молодой женой. Только это она и запомнила — как он без конца выдергивал руку, чтобы выровнять движение коляски. Да, и еще зевающего льва, небрежно развалившегося на скале: он поднял было голову, но тут же уронил ее опять, провалившись в сон.

Ее подружка ходила в зоопарк прошлым летом со своим взрослым приятелем, державшим дома экзотических животных. Он до смерти надоел ей подробными рассказами из жизни волков и рысей, а потом купил вафельный рожок с фруктовым льдом. Животные, казалось, узнавали его. В серпентарии, когда их никто не видел, он засунул руку ей под рубашку, чтобы потискать, а в обезьяннике поцеловал так сильно, что на нижней губе выступила кровь. Она уже была беременна, хотя и не знала об этом.

У вольера со львом она увидела миссис Адамс, у которой училась в третьем классе. Тогда учительница ходила с огромным животом, как, впрочем, и в этот раз. Ковыляя и переваливаясь, она катила перед собой пустую коляску. Судя по всему, миссис Адамс ее не узнала, но все равно неодобрительно посмотрела на девочку под руку со взрослым мужчиной.

В зоопарке было не протолкнуться от детворы.

Они кричали и бегали, поминутно теряясь, а их родители, бледные, несмотря на яркое солнце, носились за ними по всему парку, таща сумки с вещами.

Подруги, как всегда, были в шортах, с татуировкой на щиколотках.

Папаши детей пялились на эти татуировки, пока их жены с детьми возле рва с водой, отделяющего животных от посетителей, разглядывали белых медведей. На мордах у медведей, вокруг пасти, виднелись следы крови.

Подруги с восторгом гуляли по зоопарку, мало чем отличаясь от наводнившей его мелюзги.

Животные демонстрировали полное безразличие к посетителям: бродили по клеткам, скучали, плавали кругами или дрыхли без задних ног.

Родителям, обвешанным полотняными сумками, все это тоже было не очень-то интересно.

Зато подружки старались протиснуться поближе к каждой клетке и вместе с малышней покатывались со смеху, глядя на зверей. Им хотелось праздника — мороженого, фруктового льда, сладкой кукурузы, лакричных конфет на палочках.

Они еще не расстались с детством, хотя взрослый мир со всеми его проблемами, в том числе неразрешимыми, подступал к ним все ближе. Его предвестники ощущались в тоске голодного белого медведя, в похотливых взглядах папаш, не способных отвести глаз от их голых ног, и в возмущении их жен, прекрасно понимавших значение этих взглядов.

Они перестали быть детьми, но еще не стали женщинами. Они были на полпути от одного к другому. И были одновременно и тем и другим.

Диана проснулась и обнаружила, что лежит головой на столе, уютно уткнувшись в локоть, покоящийся на стопке бумаги для рисования.

Тимми ночью хватило для прогулки нескольких минут, после чего он вернулся и скребся в дверь мастерской, пока она не впустила его обратно. Сейчас он сладко потягивался на плетеном коврике. Потом сел и стал смотреть на Диану — без обожания, но и без осуждения. Просто смотреть.

Над горизонтом поднималось солнце, заливая комнату золотом персикового оттенка. Было не больше шести утра, но с улицы уже слышались какие-то голоса. Диана встала, удивившись, что тело совсем не затекло. Как ни странно, она чувствовала себя возмутительно здоровой и вполне отдохнувшей. Подошла к окну, раздвинула занавески, невесомые и легкие, как рассветная дымка. Выглянула наружу.

Они были там.

Блондинка и ее дружок вернулись в бассейн Элсвортов.

Голая девица сидела на бортике, болтая ногой в воде. От дома на нее падала тень, в лучах восхода окрашенная в сливовый цвет. Одной рукой она потирала шею, в другой держала косяк, который как раз в эту секунду поднесла ко рту и глубоко затянулась. Диане показалось, что она чует у себя в легких его вкус — сладость, похожую на все сразу: рассвет, пыльцу, цветочные лепестки, запах специй в бакалейной лавке, фруктовый коктейль, солнце.

Девушка задержала дым в легких, выдохнула — Диана не заметила, чтобы у нее изо рта вырвалось облачко дыма, — и продолжила что-то говорить юноше, который плавал на спине. До Дианы доносились только обрывки слов.

И тогда я… Анатомия… А он… Возьми скальпель… Это был ее любовник… Не суйся не в свое дело…

Диану больше не шокировала нагота молодых людей. Она уже видела их тела, глянцевое совершенство плоти, поразительную, ошеломляющую молодость. Парень громко расхохотался над рассказом девицы и нырнул — Диане была видна смутная тень под золотистой, цвета сливы, гладью бассейна. Двигающийся силуэт, похожий на дельфина или рыбу. Тут он вынырнул прямо между ног подружки.

Потряс головой, вытряхивая из ушей воду, и прижался лицом к промежности девушки.