Диана бросила взгляд на полураскрывшуюся карту, похожую на покалеченную ногу, всю, как в венозных узлах, в пересечениях шоссейных дорог.
Калифорния.
Карта лежала в перчаточном отделении с прошлого лета, когда они ездили на Запад.
Диана выпустила серебристую пряжку ремня, ухватилась за руль и, глядя прямо перед собой, поспешила домой…
Долина Смерти в Калифорнии. Она никогда не забудет…
Долгие жаркие переезды сквозь белую пыль и тревожное чувство, что ты уже бывал здесь раньше. Впрочем, говорят, его испытывают многие. Слишком много фильмов здесь было снято, и Диана наверняка видела какие-то из них, даже если не помнила, о чем они.
За окном было градусов пятьдесят, но в машине при работающем на полную мощность кондиционере приходилось сидеть в свитерах. В зеркале заднего обзора (за рулем был Пол) Диана видела Похоронные горы, круто, почти вертикально вздымавшиеся над пустыней.
Ей понравилась Долина Смерти, ее необъятные просторы, — самое смелое воображение не способно выдумать ничего похожего. Едва они подъехали ближе к океану, где ландшафт Калифорнийской пустыни постепенно уступает место сочной и пышной прибрежной растительности, Диана начала тосковать по бесконечной безлюдной равнине, которую они только что покинули.
У одной из подружек никогда не было мальчика.
Зато за несколько лет до этого она видела Христа. Она сидела на скамье в церкви, куда ее взяла с собой мать, и у самого алтаря заметила стоящего на коленях Иисуса со сложенными на груди руками. Его каштановые волосы длинными прядями падали на спину. Одет он был в белую, изорванную рубаху. Девочка не сомневалась, что это Иисус, потому что появился он внезапно и постепенно становился все более призрачным, пока не исчез совсем.
Сразу после этого мать перестала водить ее в церковь. Ей не нравилось, что дочь проводит слишком много времени с молодежными религиозными группами. Однажды утром в воскресенье она спустилась за ней в церковный подвал и обнаружила ее в компании еще семи подростков. Они сидели на спортивных матах, взявшись за руки, и рыдали в голос. Одна из девочек, постарше других, очевидно, пребывала в трансе: закатив глаза, она что-то быстро говорила на неведомом языке.
Интерес к мальчикам пробудился в ней совсем недавно. Ей казалось, что тело у нее горит. Она стала думать о Нейте Уитте, или об одноруком пареньке из закусочной «Бургер Кинг», или об одном мальчике из колледжа, которого случайно встретила в городе у французской кофейни…
Все ее одноклассницы давно расстались с девственностью. Но как же быть с душой? Она все чаще ловила себя на мысли, что душа — это некая досадная помеха, угнездившаяся где-то чуть выше желудка и вечно зудящая. И еще она начала подолгу размышлять о том, что такое грех. Ей приснилось, что в изголовье ее кровати стоит старик с жесткой морщинистой кожей и взвешивает на весах ее провинности.
Добрые дела оказались невероятно легкими, словно были сделаны из белого пенопласта, в который при перевозке пакуют хрупкие вещи.
Зато грехи, похожие на разбухшие красные плоды, перезрелые и кое-где треснувшие, были увесистыми. И хотя добрых дел и грехов было примерно поровну, последние потянули чашку весов вниз и начали вываливаться на пол спальни. Старик только посмеивался.
Больше всего на свете ей хотелось очиститься, отмыть тело, как моют стеклянные бутылки. Если бы нашелся кто-нибудь, кто помог ей в этом. Ей нужно крещение…
— Пойдем сегодня в «Баскин-Робинс», — предложила подружка.
Днем они смотрели какие-то неизвестные сериалы, гадая, что за проблемы занимают главных героев. Кондиционер работал в полную силу, но только гонял по квартире жаркий воздух.
— Мятные шоколадные чипсы! — провозгласила одна, выпрямилась на кушетке и потянулась.
— Французская ваниль, — подхватила вторая.
И, нажав на кнопку на пульте, выключила телевизор.
Диана вела машину, хотя ее всю трясло. Эмма больше не плакала, только изредка всхлипывала тихонько.
Свернув к дому, Диана облегченно вздохнула — Пол, как всегда, ждал их на крылечке. Он радостно помахал им рукой, но Эмма даже не пошевелилась, по-прежнему напряженно уставившись в окно. Диана с трудом заставила себя махнуть мужу в ответ. В мозгу упорно стучало «дура-дура-дура», словно кто-то внутри нее гонял это глупое, но противное слово туда-сюда.
— Иди в свою комнату, — не зло, но твердо сказала она Эмме, и дочка, выпрыгнув из машины, побежала к черному ходу, бросив валяться на полу ветровку, рюкзачок и Бетани Мэри Энн Элизабет вместе с содержимым перчаточного отделения.
Диана услышала, как затянутая сеткой дверь хлопнула резко, словно пощечина.
Выбираясь из машины, поставленной слишком близко к стене гаража, она втянула живот и подобрала подол белого платья, хотя не сомневалась, что на ткани все равно останутся грязные следы. В гараже было темно, пахло сосной и плесенью. Диана задела грабли, издавшие тонкий дребезжащий звук, и на зубах у нее появился металлический привкус. Она подняла грабли и прислонила их к выступающей гаражной балке.
На улице от яркого света у нее заслезились глаза — все никак не соберется купить темные очки, — и, шагая к крыльцу, где сидел Пол, она терла веки. Прошла мимо ромашек, которые, не мигая, смотрели прямо на солнце. Воздух над цветами был насыщен пыльцой, и, нечаянно вдохнув ее, она закашлялась.
Пол поднялся ей навстречу. Он стоял, сунув руки в карманы штанов цвета хаки, покусывал кончик усов и тревожно поглядывал на Диану.
Явно понял, что что-то не так, но почему-то не спешил ее расспрашивать… Диане не понравился его вид — не то испуганный, не то виноватый.
— Все в порядке?
Он робко смотрел на Диану, приподняв плечо, словно ждал пощечины и пытался защитить лицо.
Диана медленно обвела его взглядом. Прокашлялась, прочищая горло от сладкой и ядовитой цветочной пыли, и сказала:
— С Эммой что-то. Не знаю даже что… Устроила истерику в машине.
Ей почудилось или Пол в самом деле вздохнул с облегчением? Во всяком случае, плечо он опустил и теперь прямо смотрел в глаза Диане. Наморщил лоб, погладил седую бородку и произнес с интонацией актера, повторяющего заученную реплику:
— Я с ней поговорю.
Диана кивнула, продолжая пристально его изучать. Они так давно вместе, а она все еще находила его привлекательным. Иногда, выезжая в город по делам или, например, чтобы пообедать где-нибудь с Полом, вдруг замечала на тротуаре идущего энергичной походкой мужчину, который в одной руке нес портфель, а вторую держал в кармане, и чувствовала, что ее неудержимо тянет к нему, и лишь мгновением позже до нее доходило, что пялится она на собственного мужа.
Седина в волосах и бороде ничего не меняла. Он все еще был строен, со светло-голубыми глазами — снисходительными глазами профессора — и четкими, словно вырезанными из камня, чертами. Он был красив суровой, чуть жесткой красотой — так она любила думать. В прошлой жизни он мог быть ковбоем с Дикого Запада — покорителем горных вершин, привыкшим сплавляться по порожистым рекам, клеймить быков и месяцами кочевать со своим стадом, — да вот оказался в университете.
Она смотрела, как муж заходит в дом, ее любимый дом, где они прожили уже пятнадцать лет, как он легко двигается по холлу, когда откуда ни возьмись ее снова кольнуло это слово.
Дура.
Она даже полуобернулась, чтобы взглянуть, откуда оно вылетело.
Из ромашек?
С лужайки?
Оно вылетело из ее головы, которая немного закружилась. Диана коснулась лба, и неприятное ощущение исчезло, оставив после себя странный осадок и чувство, что она только что разговаривала с кем-то невидимым.
Впрочем, ей уже случалось, как это называется, слышать голоса, — правда, единственный в жизни раз, в ранней юности. Она тогда страшно напугалась, потому что и голос, и произнесенное им слово звучали совершенно отчетливо. Голос раздавался извне, через уши проникая в мозг, молодой женский голос, глуховатый, но знакомый. Он назвал ее по имени: «Диана».
