Или даже позавчера.

Диана в легком смятении застыла возле кровати.

Вот они, штучки среднего возраста. Каждый день, если все нормально, так плавно и незаметно переходит в следующий, что их перестаешь различать. Жизнь течет себе и течет. Ты и не замечаешь, как она проходит, — пока не стукнет сорок. До этого момента все твое существование — это борьба, постоянный рост и развитие, постоянные перемены. В начальной школе она проращивала в бумажных стаканчиках бобы и с интересом смотрела, как из влажной почвы появляются на свет слабые бледно-зеленые проростки. А потом они засохли. Так и в жизни, от фазы до фазы, от детства до зрелости, как будто кончается одна жизнь и начинается другая. Переходный возраст, созревание, секс, замужество, беременность, ребенок — пока все эти стадии не сольются в череду похожих друг на друга дней. Семейные заботы, домашнее хозяйство. Средний возраст. Ты снова и снова входишь в эту реку, а она все та же.

Это хорошее время, считала Диана. Впервые за многие годы у тебя появляется уверенность в том, что мир предсказуем. Ты знаешь, что будет завтра или через неделю.

В этом году она начала думать о себе как о женщине среднего возраста.

Впрочем, не факт, что она достигла среднего возраста. В наши дни средний возраст отодвигается все дальше и дальше. Многие из ее коллег и друзей старше ее, но еще не завели детей. Одна приятельница прошлым летом вышла замуж и на свадьбу надела белое платье с длиннющим шлейфом в три с половиной метра. Подружки невесты нарядились в светло-зеленый шифон и хихикали, как девчонки, хотя каждой уже хорошо за тридцать, а кому и все сорок.

Прекрасная пора — средний возраст! Множество людей в этом возрасте абсолютно здоровы и пребывают в отличной спортивной форме. Буквально накануне она видела на обложке журнала фотографию известной модели — не то Кристи Бринкли, не то Синди Кроуфорд. Надпись под изумительно гладким лицом гласила: «Сексуальна и в шестьдесят».

Конечно, дело не обошлось без грима, но все же… Диане уже сорок, а эта женщина была знаменита красотой, когда та училась в младших классах. Нет, шестьдесят ей ни за что не дашь…

Она бессмертна. Неподвластна времени. Какая смелость!

В возрасте подростков из соседского бассейна она рассуждала иначе. Сорок лет казались ей глубокой старостью. Сорок, шестьдесят, какая разница, если ты уже почти труп, пусть даже перед съемкой тебя наштукатурили. В юности Диана не сомневалась, что знает, что такое бессмертие. Средний возраст не имел к нему никакого отношения.

Что она тогда понимала?

Откуда ей было знать, что настанет день, когда она, глядя на себя в зеркало, ничуть не огорчится при виде «гусиных лапок» вокруг глаз. Нисколько не расстроится, обнаружив на животе следы растяжек, появившихся во время беременности. Улыбнется, поняв, что талия расползлась, а пупок, в котором когда-то красовалось золотое колечко, больше не имеет смысла демонстрировать никому. Разве могла она предположить, что будет радоваться тому, как удачно справляется с первой сединой обыкновенный оттеночный шампунь?

Что бы она подумала, если бы тогда ей сказали, что довольно скоро она превратится в эту вот тетку в зеркале, в тесноватом белом платье, которая выглядит… ну, не больше чем на сорок, конечно… но и не меньше?

Она присмотрелась к себе внимательней и улыбнулась.

Занятий в колледже сегодня нет. И ничто не помешает ей пойти в мастерскую и немного порисовать. Уборкой в гостиной и на кухне она займется потом. А может, улыбнулась она про себя, когда она вернется из студии, все уже будет убрано и даже вымыто?

Они вернули на ночной столик каталог — «Аберкромби и Фитч» — и пошли на кухню.

Кондиционер работал на полную мощность, наполняя квартиру обманчивой прохладой. Снаружи тридцать два градуса. И ни ветерка. Асфальт плавился под ногами, лип к подошвам. У окна, где сотрясался кондиционер, трепетали под холодными струями занавески, словно злобная пурга рвалась на волю.

— Мороженое будешь? — Девочка открыла морозильник, и над замороженными обедами «Свенсон», пакетами со смесью овощей и формочками для льда задрожали облачка пара.

— Конечно.

Из буфета они достали миски и ложки, из морозилки — ведерко с шоколадным мороженым и водрузили все на кухонный стол.

Они поглощали темное лакомство, пока ведерко не опустело, потом открыли пакет сырных чипсов, обнаруженный на холодильнике.

— Диетическую колу?

— Обязательно. Я же на диете.

Обе засмеялись.

После чипсов они приготовили себе бутерброды с холодной говядиной и плавленым сыром, умяли их и поняли, что по-прежнему голодны.

Разогрели банку густой похлебки из моллюсков.

Добавили в нее устричные крекеры.

И закусили еще одним пакетом чипсов, не потрудившись высыпать их на тарелку.

Сколько бы они ни ели, оставались тощими и вечно голодными. Обе свято верили, что так будет всегда.

К тому времени, когда Диана добралась до мастерской над гаражом, подростки из бассейна исчезли.

А жаль, отсюда открывался такой прекрасный обзор. Диана даже испытала некоторое разочарование. Почему бы им не улечься в шезлонгах на лужайке? Она могла бы нарисовать их молодые, влажно блестящие тела. Густые мокрые волосы девушки. Сильное мускулистое тело юноши. Показать бесстыдство и бесшабашность тех редких счастливчиков, чья нагота совершенна.

А ведь она не понаслышке знала, что это значит — иметь безупречное тело, не боящееся никакого, даже самого яркого света.

Однажды, ей тогда было пятнадцать, она обнаженной позировала для фотографа — мужчины лет пятидесяти, с которым познакомилась в магазине. Он заплатил ей шестьдесят долларов за то, чтобы она часок полежала в его квартире на кушетке, которую хозяин задрапировал черным атласом. Дружок Дианы ждал ее. Ждать, правда, пришлось на грязной, вонючей кухне.

Они потратили эти деньги на ужин в стейк-баре, и Диана до сих пор помнила вкус бифштекса на ребрышке, среднепрожаренного, немного с кровью, и салата с кусочками бекона, вареными яйцами и тертым сыром, поданного в охлажденных пиалах.

Бойфренд был старше ее. Ему уже стукнуло девятнадцать. Диана больше никогда не видела, чтобы кто-нибудь ел так жадно, как он в тот вечер, отвлекаясь от жевания только затем, чтобы поиздеваться над старым дураком с камерой.

Фотограф заявил, что продаст снимок в журнал, и Диана чувствовала себя польщенной. Она представила свою фотографию на обложке, напечатанную на лощеной глянцевой бумаге. Наверное, она обойдет все крупные города…

Но Тони, ее дружок, только расхохотался и сказал, что ни один журнал не возьмет эти фотографии, а старикашка делал их для себя, так что сейчас наверняка дрочит, проявляя их в кладовке.

Именно тогда, в ресторане, пока Тони ржал, Диана, глядя на кровавый бифштекс и яркие листья салата с разложенными на них кусочками бекона, впервые почувствовала себя виноватой. Безмозглой дурой. Грязной дурой.

Они заказали десерт. Диана помнит, что он назывался «черный торт» — шоколадное мороженое в темно-коричневой песочной корзинке, посыпанное еще более темным шоколадом. На вкус он оказался сладким, плотным и тягучим, как, наверное, та грязь, из которой Господь Бог слепил первого человека.

Диана достала набор угольных карандашей, вставила в мольберт чистый лист бумаги и начала рисовать тела молодых людей, виденных утром в бассейне, — ей всегда лучше удавались картины, списанные с реальности. Быстрее и легче всего работалось с натуры. Если же она рисовала по памяти или вообще фантазировала, все ее персонажи выходили похожими друг на друга. Не то чтобы у них были одинаковые лица, но в глазах присутствовало что-то общее, независимо от того, кого она рисовала — старика или ребенка. Как будто они смотрели на мир не своими собственными, а выдуманными ею глазами, вернее, не столько выдуманными, сколько глубоко засевшими в ее воображении, неизменно всплывающими перед ее внутренним взором, стоило ей зажмуриться и представить себе человеческие глаза вообще.