«Ну вот, все идет как надо, — удовлетворенно подумал Калас. — В его глазах я выгляжу порядочным транжиром». Он взял коробку, в которой лежали фотографии, и стал с наслаждением перебирать. Особенно долго задерживался на снимках обнаженных девиц. Сделано удачно, и все же Калас был уверен, что большую часть Фляшка переснял с иностранных журналов. Свои соображения на этот счет он сформулировал для себя в одной фразе: «Этот Фляшка не бог весть что, обыкновенный фоторе-портеришка, который умудряется то там то сям слямзить картинку и не слишком озабочен авторским правом, поскольку распространяет свою продукцию только из-под полы!» Но держался Калас в соответствии с ситуацией: ойкал, ахал, хмыкал, охал, восхищенно покачивал головой и одобрительно кивал, склоняясь над фотографиями, вглядываясь, со всех сторон рассматривая, изучая, словом — играл роль неотесанного чурбана, потерявшего голову при виде обнаженного женского тела. Когда же ему показалось, что внимание Фляшки в достаточной мере притупилось и тот уже в душе подхихикивает над гостем, он вдруг ни с того ни с сего произнес холодным, бесцветным тоном:

— Только все это, пан Фляшка, очень напоминает мне порнографию.

Любомир Фляшка отреагировал спокойно:

— Если, по-вашему, это порнография, то позвольте вам напомнить, что вы проспали наступление новых времен. Могу вас заверить, на этих картинках — самые обыкновенные голые девочки, всего-то. Ни больше, ни меньше.

— В таком случае должен признать, что это смелые девочки!

— Нормальные. Просто красивые девочки, — устало заметил Фляшка. — И не стыдятся того, чем одарила их мать-природа. Вы, очевидно, кое-что упустили, сейчас это характерно для молодежи. Всякой стеснительности пришел конец, уважаемый! Постарайтесь примириться. Ваша дочь явно придерживается иных взглядов. Выберете для нее что-нибудь из таких картинок?

— Разумеется, что-нибудь выберу, наверняка выберу! — поспешно закивал Якуб Калас. — Вот эту, пейзаж с деревом на переднем плане. Люблю деревья. А голые девочки — они, конечно, хороши, ничего не скажешь, но дарить такую картинку дочери… как-то не того, а?

— Дело ваше, — согласился Любомир Фляшка и стал собирать разбросанные картинки.

— Только мне надо покрупнее, понимаете? — объяснял Калас. — Чтобы повесить на стену и бросалось бы в глаза с первого взгляда. Сами знаете людей. Придут, посмотрят, скажут: у вас на стене всего лишь фотография? На что-нибудь получше не хватило денег? Повесить на стену фотографию, да еще такую маленькую! Уж я-то знаю людей и не допущу, чтобы над моей дочерью смеялись, чтобы на ее счет языки чесали. Мы можем себе позволить по-настоящему художественную картину!

— Добро, — сказал фотограф. Якуб Калас начинал действовать ему на нервы. Вроде бы он и вправду поверил, что перед ним деревенский «денежный мешок». — Сделаю покрупнее. Пейзаж с деревом. Но учтите, на это понадобится время.

— Я учитываю, оно и понятно, искусство требует вдохновения, иначе дело не идет, — не закрывал рта Якуб Калас, а сам чуточку занервничал. Пришло время выложить карты, настал решающий момент, который, быть может, позволит ему расколоть фотографа. — Я оставлю вам адрес, вы мне сообщите, когда будет готово. Записывайте: Якуб Калас, Важники, дом номер пятьдесят четыре. Я живу в старом доме… Достался мне от родителей. Мог бы его и продать, да не продал. Сами знаете, как это бывает. Родные стены, близкие сердцу… Много за него все равно не дадут, вот я и решил оставить себе. И хорошо сделал. Теперь у меня свой фундамент, свои корни. Родимый дом — он и есть родимый, что и говорить…

Любомир Фляшка взял листок с адресом, равнодушно сложил его вчетверо и сунул в карман. Калас ожидал совсем другого. Пришлось продолжить.

— Важники, — повторил старшина. — Не слыхали? Красивая деревенька. Глаз не оторвешь — вокруг долины, тополя, акации, дубы… Вы не поверите, какой это чистый край! Там еще можно дышать! Фабрики наступают на поля, но у такой низины хорошие легкие, она вырабатывает кислороду дай боже — и ветров у нас хватает, чтобы разогнать фабричную вонь. Вот они какие, Важники!

— Не бывал, — бросил фотограф.

— Жаль. Славная деревенька.

Якуб Калас задумался, для убедительности даже палец прикусил, потом резко перевел взгляд на Любомира Фляшку.

— Послушайте, пан Фляшка, мне все же кажется, что я вас видел в Важниках. Совсем недавно. Ночью, на станции. Еще шел дождь, ну да, точно помню — шел дождь, лило как из ведра, а вы как раз прибежали в зал ожидания.

Его слова фотографа не взволновали. Он спокойно размышлял, наморщив лоб:

— Важники? Так это были Важники? Не знаю, не припомню. Дождь и станция — это вполне может быть. При нашей профессии столько наездишься… А теперь, когда нам не дают служебных машин, болтаемся и по станциям…

— Значит, вы были у нас по службе? — продолжал любопытствовать Калас, почуяв, что наткнулся на важную ниточку или угадал зародыш вранья, которым Фляшка хочет — если, не дай бог, что унюхал — сбить его с толку. — Вы готовили репортаж? И у вас была пересадка? А мне вдруг показалось, будто вы тот самый… словом, вышел там у нас случай, немного смешной, но по-своему и серьезный… Какой-то парень, да вот вроде вас, немного покуролесил в одном доме. Наши деревенские до сих пор вспоминают. Я бы голову дал на отсечение, что в трактире шел разговор именно о вас. Очень уж вы похожи…

Любомир Фляшка помрачнел:

— Знаете, пан Калас, если вы явились только для того, чтобы поиздеваться надо мной, прошу покинуть мой дом. Я не обязан перед каждым отчитываться в своих поступках. Тем более — перед вами. А в соответствующем месте я уже исповедался.

Якуб Калас состроил виноватую, очень вежливую мину и театрально произнес:

— О конечно, конечно! Я же не требовал от вас никаких отчетов! Да неужто я себе такое позволю? Просто меня заинтересовало сходство, и пришло в голову: спрошу-ка, раз уж я тут, что в этом плохого, все мы люди, отчего не поговорить, не убедиться, что ошибся? Я бы никогда не осмелился совать нос в ваши дела. Мало ли что в жизни случается! Все мы были молоды. И тоже не любили, когда кто-нибудь напоминал нам о наших проказах. Меня и правда заинтересовало, даже поразило, до чего вы похожи на того парня. Да что там похожи! Если я правильно вас понял, если не ошибаюсь, это вы и были! В таком случае простите меня, но я должен сказать, что поведения той девицы отнюдь не одобряю. Приехать с вами, а потом вдруг исчезнуть! Вроде так было дело? Ну-ну, не сердитесь, что тут позорного, любой может попасться на удочку. Понятно, вспоминать такие вещи не слишком приятно. С женщинами всегда так. Никогда не знаешь, что они выкинут. Хоть стоила того, а? Хороша собой?

— Красота, уважаемый, дело вкуса, — уклончиво ответил Фляшка.

— Я так понимаю, она не из нашей деревни.

— Очевидно, не из вашей, — отрезал фотограф.

— У нас в деревне о ней чего только не болтают, — раздумчиво сощурился Якуб Калас. Способность присочинить, играючи приврать, пустить пыль в глаза, никому при этом не причиняя вреда, нравилась ему в себе, он пришел в отличное расположение духа и весело продолжал: — Жаль, нет у вас ее фотографии. Простите, я человек любопытный, и красивые женщины мне нравятся. Особа, ради которой такой молодец едет в наш медвежий угол, должна быть страсть как хороша!

— Увы, в данном случае ничем не смогу вам помочь, — с нескрываемой насмешкой ответил Любомир Фляшка, — вот разве что… — Он порылся в шкафу. — Она вам уже попадалась на глаза в чем мама родила.

— В чем мама родила?! — удивился Якуб Калас. — Что вы, простите, имеете в виду?

Фотограф протянул Каласу снимок красивой рослой женщины.

Тот внимательно посмотрел на фотографию, но при виде смазанного бликами лица вздохнул:

— Это мне, братец ты мой, не поможет. Тело первый сорт, но без лица… оно мне ничего не говорит. Я никогда не избегал женщин, но эта, пожалуй, слишком молода, чтобы ее мог заинтересовать такой, как я…

Искреннее признание гостя Любомиру Фляшке явно было на руку. «Давай-давай, старикашка, распускай слюни», — желчно думал он.