Мелкие предательства и обман, интриги и унижение, подлости и убийства и даже заклание собственных детей — вот их верные спутники на этом пути. Здесь же они суть звенья цепей, тянущих их на дно.

Многие из них стремились к власти, чтобы сделать жизнь людей лучше. Многим казалось, что они достигли цели. Но чистой дороги туда нет, и не замараться нельзя. Сколько всего на этом пути они старались вычеркнуть из памяти, порой обещая себе сделать это в последний раз.

Тщетно. Все повторялось снова. У Сатаны цепкие лапы и мертвая хватка.

Вначале это даже не жажда, а желание. Желание возвыситься над теми, кто находится рядом. К этому, еще маленькому, ручейку дьявол приводит на водопой тысячи людей. Каждый день. Из века в век. И кто глотнул отравы хоть раз, будет мучиться жаждой всю жизнь, отдавая за глоток все.

Власть — особая категория зла. Пьянство, разврат и другие пороки могут объединять людей. Тут они могут быть даже друзьями. Власть же не терпит объединения. Ее родная сестра — зависть. Нельзя завидовать вдвоем, и двоим нельзя получить то, чему завидуешь. И хотя всегда найдутся люди, которые будут помогать властолюбцам, даже пособники обречены. Заразившись таким же желанием, они будут уничтожены. Здесь царствует главный сатанинский закон: хочешь власти — не дай ее другим. Иным путем ее не получишь. Только шагнув в ад.

Тут все по-другому. В этой жиже, как звенья зловещей цепи, обнажаются тайные помыслы и цели, что связывали их по рукам и ногам, когда они старались забыть о них навсегда. Как хотят они сейчас вырваться из трясины под названием "власть", которая некогда была слаще молока матери. Наконец она собрала их всех в одном месте. За одно лишь прикосновение к Божественному свету они готовы претерпеть любые муки. И пройти через эти муки — единственная для них возможность покинуть эту долину.

Среди множества граней у власти есть главная лицевая сторона. Как только человек становится у кормила, он тут же начинает вершить судьбами. Причем судьбами не только тех, кого он наградил, послал на бойню или просто уничтожил, пусть даже словами, а судьбами людей, которых он никогда не видел, не знал и не мог знать. Изменив судьбу лишь некоторых, он невольно, но неотвратимо меняет судьбы их близких, друзей, просто знакомых и вообще всех окружающих его людей. И это — только видимая часть чудовищного механизма. В действительности же, как движение руки по водной глади порождает расходящуюся вдаль зыбь, так и любое действие властей предержащих невидимо и тайно для них отражается в душе каждого живущего на земле.

Это и есть великая мера ответственности за обладание властью. Соответственно ей и плата. Неотвратимость этих зловещих последствий не зависит от ранга или положения и действует всегда безотказно, будь ты президентом или просто режиссером в театре.

— Режиссером? — Столь неожиданный поворот в разговоре смутил ее. Но, быстро взяв себя в руки, она удивленно заметила: — Какая же это власть? Разве что отказать в роли?

Лера была знакома с некоторыми представителями артистических кругов не только в силу своей профессиональной деятельности, но и благодаря родителям. Даже слыла театралкой. Конечно же, она бывала в театрах. Конечно, знала это действо и, как она считала, изнутри тоже. Порой ей вообще казалось, что театральная жизнь происходит скорее за кулисами, чем на сцене, во время спектакля, когда ненужные в этот момент страсти умолкают и наступает перемирие. Она старалась поддерживать свой имидж тонкого ценителя, причем самыми оригинальными способами.

— Как вы думаете, почему возник спектакль "Принцесса Турандот", для чего вообще он был поставлен Вахтанговым? — ставила она в тупик очередного обожателя или напыщенного знатока. Это была чужая мысль, она вычитала ее в книге одного известного режиссера. Прием был безотказным, и это ее забавляло. Но она никогда не связывала театр с властью, он был чем-то другим в ее жизни.

Между тем голос не замедлил себя ждать:

— Режиссер имеет нечто иное, чем просто власть приказать, заставить и даже убить. Театр может неизмеримо больше. Манипуляции с сознанием — пройденный этап. Театр — это средоточие знаний обо всех доступных человеку способах воздействия на дух. Даже не через эфир или экран, а непосредственно! А управляет этим режиссер. И оттого, как он это сделает, как смешает и подаст волшебный напиток, станет ясно, что изготовил он: яд или эликсир жизни. Последнее не удавалось никому. И так было во все времена. Лишь выдающиеся представители этого воинства способны не только прикасаться к духу, менять подсознание человека, отделять его истинное "Я", но и чувствовать ответственность за свои действия. Но только чувствовать! Нельзя сделать свой полет стремительнее, а дух чище, воздействуя на чужой. А вот дает это то, что и хотят они получить — пережить настоящую, а не поставленную драму. Ведь они вмешиваются в дело Творца. Помогают они ему или мешают? И нужна ли вообще их помощь? Ведь помощь одному неизбежно отражается на других. Отражается, но как? Может быть, болью или трагедией?

Каким образом это происходит, скрыто для них. Это и есть главное сомнение настоящего художника, его бессонные ночи, его ответственность перед людьми. Его ад. Если такое сомнение его никогда не посещало, в творении молчит душа. И эта тишина висит во всем театре мира. Прислушайся, как тихо в твоем городе, и только кое-где можно услышать удары молотков.

Если бы эти таланты могли впустить в зрительный зал нацию, они перевернули бы мир, разжигая и без того негаснущие страсти. Но такой зал есть только один, и хода туда им нет. У остальных же — талант на альтернативной службе. Срок — тот же, а служить легче.

— Так что же им делать?

— Разойтись по домам. Они ведь там уже давно, только не замечают.

— Но ведь так или иначе страсти, муки на сцене вызывают сострадание! Разве это чувство не есть то, что делает тебя человеком? Ведь именно оно заставляет задуматься! Неужели плохо и это?

— Сострадание не было чувством, данным Творцом первому человеку. Боль сострадания человек получил, придя в этот мир, создавая его для себя. И множить эту боль не надо. Не для того дано людям творчество как часть духа.

Лера была ошеломлена. И не только от столь резкого поворота. Если бы такое произошло раньше и она прочитала или услышала что-то подобное, то нашла бы десятки доводов, опровергающих подобную ересь. Да, да, она бы так и назвала эту чушь. И у нее точно уж хватило бы решимости дать достойную отповедь автору таких утверждений на страницах одного из уважаемых ею журналов. Но сейчас, сейчас она смутно понимала, что речь идет вовсе не о том, чему она собиралась давать отповедь. Речь о чем-то, что гораздо чище и выше обыденных и привычных ее представлений, и не только о театре. И вообще, это то, что не может прийти в голову даже самому искушенному критику или публицисту. Перечень попадающих под их взгляд сторон, углов и плоскостей этого действа был огромен. Они могли вывернуть наизнанку любого мастера и его постановку, любое событие. Критике и обсуждению подлежало все, но главного в том перечне не было. Особенно же ее поразило то, что она услышала это здесь, в таком ужасном месте. Ее пребывание тут и то, что она узнала, никак не увязывались в сознании.

"Везде висит тишина. Какая громкая тишина, — подумала Лера, вспомнив грохочущий мегаполис. — Грохот… нет, стук… А ведь верно, тихо как на кладбище, только стук молотков, — пронеслось в голове. — Я об этом подумаю завтра", — решила она, но тут же опомнилась. Этот прием безотказно работал, когда она в чем-то была не уверена. Но работал он ТАМ. Здесь "завтра" не существовало. Все нужно было делать сейчас.

Выход нашелся неожиданно.

Ну хорошо, с тем, что искусство способно менять людей, не согласиться невозможно. В конце концов, ее смущало лишь то, что оно меняет их в худшую сторону. Но насчет власти… бывает разная власть, и приходят туда разные люди. Она помнила свое отношение к ним, и оно было разным. Ведь среди них были и те, кто несомненно, хотел жизнь других сделать лучше. Неужели всех их здесь уравняла лишь принадлежность к ней? Никакой логики тут не было.