Короче говоря, было принято решение вступить с гостем в переговоры по существу. В конце концов Мэгги была командирована в гостиную – с печеньем к чаю в качестве прикрытия – и вскоре вернулась с докладом: оказывается, незнакомец приволок с собой портфель Сашка и надеется поменять его на свой. Он, правда, предполагает, что Сашок забрал его, мистера Беника, портфель с собой на «Нью-Кросс»… И Мэгги как-то не решилась его переубеждать…

– Так, может быть, тогда уж лучше не перегружать его деталями? – предположил Джон. – Потом они с Александром как-нибудь разберутся…

Это предложение сразу же всем понравилось, и так бы мистер Беник и отбыл бы ни с чем, но тут произошло невероятное. Господин гость спокойненько вышел из гостиной, где ему полагалось смирно сидеть до появления хозяев, просунул голову в столовую и попросился в туалет.

– Простите великодушно, – сказал он, – но я ведь сюда прямо из Франции. Давно не было возможности…

– Ну разумеется, разумеется, – забормотал Джон и пошел показывать мистеру Бенику дорогу на второй этаж.

Минут десять прошли в напряженном ожидании. Джон пытался что-то рассказывать о состоянии дел на бирже. А Анна-Мария принялась уговаривать родителей попробовать веганскую еду, уверяя, что она им непременно понравится. «Не понравится», – отвечал Джон. «Откуда ты знаешь, что не понравится, если ты не пробовал? Это такая тонкая вещь…» – «И дорогая», – как всегда, вставляла Мэгги.

Но потом настал момент, когда делать вид, что ничего особенного не происходит, дальше стало невозможно. Джон выразительно посмотрел на часы, а потом – в потолок, а Мэгги открыла было рот, чтобы сказать: «Well…»

Но тут… Тут события приняли совершенно неожиданный поворот. Сверху раздался какой-то непонятный грохот, хлопнула дверь, и по лестнице с диким криком скатился мистер Беник. Он вбежал в столовую, размахивая порванным портфелем.

– Как же такое получилось, а? – укоризненно голосил он. – Что это вы мне неправду-то сказали, а? Оказывается, портфель мой, он вот он где, ни на каком не на «Нью Кроссе»… Дома, оказывается, валяется… Порванный, со сломанным замком. Почему же вы с ним так обошлись? А еще англичане…

– Мы… я… Саша… – нестройными голосами заверещали растерявшиеся хозяева.

– Да вы даже не представляете, что значит для меня этот портфель! Если хотите знать, это подарок моего покойного брата.

– Но позвольте! – нашелся наконец Джон. – Как вы его обнаружили? Вы что же, вошли в одну из спален наверху и устроили там обыск?

– А вы знаете, как умирал мой брат? В каких муках? Вот вы, госпожа Тутов, вы, например, что знаете об этом?

– Но…

– Никаких «но»! Посмотрите сами, что ваш Александр наделал!

И Беник выставил перед собой на всеобщее обозрение испорченный Сашком портфель.

– Каково, а? Сначала перепутал наши брифкейсы, потом вскочил в поезд как угорелый и даже не обернулся. Что, притихли, узнаете своего Сашеньку? То-то! Чувствуете, что я правду говорю? А вы, вы меня обмануть пытались… Из-за какого-то жалкого портфельчика… Вы вот тут лососем балуетесь, этим вот просом всяким (Беник покосился на куинэа)… Бесчувственные, бессовестные люди!

Картинно потрясая растерзанным портфелем, мистер Беник фактически пропел последние слова, закончив их где-то на верхнем «ля». Семейство ошеломленно молчало.

– В общем, так, – каким-то другим, неожиданно хриплым голосом сказал гость. – Портфель этот теперь толком не починишь. Кое-как залатать, конечно, можно, фунтов за сорок-пятьдесят, но красиво все равно не получится. Так что я вот что предлагаю: я забираю оба. Одним пользоваться буду, на работу с ним ходить, а другой куда-нибудь поставлю (Беник осмотрелся вокруг), да вот хоть на каминную доску, да… и буду брата вспоминать.

– Но постойте, это несправедливо! – опомнилась вдруг Анна-Мария.

– А хватать чужие вещи – это справедливо? А рвать подарки покойного брата, который умер в муках, это нормально, да? Нет уж, не выйдет! – отрезал Беник и с этими словами извлек откуда-то из-за спины второй портфель и, разверзнув его прямо над столом, принялся высыпать прямо на тарелки с едой Сашковы журналы, книжки и блокноты. «Чужого мне не нужно…» – бормотал он при этом.

Когда Беник покинул дом, все долго молчали, а потом Джон сказал:

– Оригинальный какой тип… Он действительно русский, как вы считаете?

– Не знаю, – сказала Мэгги, – когда я его провожала, он бормотал какие-то странные слова… Сейчас попробую воспроизвести: «Khle-bal-niki ra-zi-nu-li», кажется, или что-то в этом роде… Не знаешь, кстати, Анна-Мария, что это значит?

– Нет, – грустно отвечала Анна-Мария, – это, по-моему, вовсе даже не по-русски. Русский звучит гораздо красивее…

А тем временем в полутора часах езды от Фолкстона, в районе Нью-Кросс, в грязном вонючем переулке сидели на корточках и вели мирную с виду беседу трое мужчин – один чернокожий и двое белых.

– Понимаешь, какая канитель, – ласково, почти шепотом, говорил один из двух белых другому. – Ему ведь твоя хурда не нужна. Ему портфель нужен. Это ведь память о нашем с ним, – узкоглазый Леша кивнул на чернокожего, – погибшем брате. А сам понимаешь, память – это святое. Так что доставишь в лучшем виде. Ведь доставишь?

Сашок кивнул или, по крайней мере, попытался сделать какое-то движение головой.

– Он принесет, Дынкин, принесет, точно тебе говорю, он въезжает, он не тормоз какой-нибудь! – заступился за Сашка Леша.

– Смотри, Лещ, за базар ответишь! – сказал чернокожий Дынкин.

– Я принесу, – заговорил наконец и Сашок, – обязательно принесу, завтра прямо и принесу, раз уж так вышло.

– Умник! – обрадовался Лещ. – А чтобы тебя материально простимулировать, мы тебя поставим на счетчик – 50 квидов в день, считая с сегодняшнего дня.

А Дынкин при этих словах достал из пакета старый ржавый будильник, одним ловким движением фокусника завел его, и тот отвратительно громко, на весь переулок, затикал.

И снова Сашок стоял перед невообразимо трудной задачей. Рассказывать ли домочадцам о приключениях близ станции «Нью-Кросс» или лучше промолчать? А если рассказывать – то с какой степенью откровенности? Поймут ли они его? Поверят ли? Как угадать их настрой? Как разобраться с реакцией? Или они сочтут его рассказ грубым, неприличным, чем-то, о чем нормальные люди предпочитают смолчать? Как он, помнится, гадал, стоит ли рекламировать им выставку в музее «Тэйт» под названием «Rude Britania», или это как раз и будет сочтено грубостью и бестактностью? Столько ведь раз попадал впросак.

Прослышав про ту выставку, Сашок впал в некоторое недоумение. Это британцы-то – грубияны? Это англичане-то? С их сложностями, с их бесчисленными цирлих-манирлихами? Вправо нельзя, и влево тоже нельзя, три говорим, семнадцать в уме, не дай бог не то слово употребишь, не с той интонацией что-нибудь произнесешь. Намек на сарказм – кошмар какой, да как можно? Нация джентльменов, и вдруг такие грубости вокруг пуканья, каканья, всякие там символы фаллические и так далее. Да как же это? Впервые Сашок пораженно задумался над этим странным противоречием, еще в Москве увидев скетчи Бенни Хилла. Смешно по-своему, но… Вульгарновато как-то… казарма прямо! Это про немцев он в детстве еще слыхал, что юмор у них именно такой. Попахивающий. Но про англичан… Не может быть, у них же тонкий юмор, тончайший!

Или нет? Поселившись на Альбионе, Сашок начал потихоньку разбираться и с этим. Задумался: а действительно ли так уж тонок английский юмор? Да, но только в том смысле, что абсурден и потому требует специфической игры ума… Но вовсе не во французском понимании – кисейной тонкости и изящества нет как нет. Абсурд может быть вполне грубым. Сашок вспомнил свой первый английский анекдот, услышанный еще в детстве, в Москве, разумеется. Приходит человек в аптеку и спрашивает: у вас чернила есть? Ему с улыбкой вежливо разъясняют недоразумение: в аптеках торгуют лекарствами, а не канцелярскими принадлежностями. Покупатель рассыпается в благодарностях и уходит. Но на следующий день является с тем же вопросом. Аптекарь демонстрирует чудеса выдержки и хладнокровно повторяет вчерашнее объяснение. И так это повторяется много раз. Покупатель неизменно, с идиотическим флегматизмом осведомляется насчет наличия чернил. А вот продавец начинает постепенно терять терпение. В конце концов с него слетает цивилизационный слой и он орет на идиота последними словами и даже угрожает приступить к мордобою. Но тот по-прежнему не теряет самообладания. И вот эта эволюция – самое интересное. И «твист» – неожиданный поворот сюжета в конце. «Не надо горячиться, – говорит клиент, – я понял, что у вас нет чернил! Не переживайте, это дело поправимо. Вот, я вам их принес».