…В тяжелые военные годы работал Николай Федорович Соколов директором Полетаевской МТС Сосновского района. Был за плечами у директора немалый опыт руководства людьми, знал агроном Соколов землю, знал сельскохозяйственные машины, и все-таки тяжело шло у него на новом месте дело!

Почувствовал новый директор вскоре, что нету под ним твердой почвы, что вот он, директор, — это одно, а вот они, трактористы, — другое, и никакого коллектива, где все — за одного и один — за всех, где понимают друг друга с полуслова и дорожат общей честью и славой, вовсе и нет.

В чем дело? В чем?

Не спал по ночам Соколов, дымил папиросами, день за днем перебирал недолгую свою службу в Полетаевской МТС.

Вот давеча приходил бригадир Александр Константинович Воронков, просился:

— Пусти, Николай Федорович, на денек в деревню. Дома худо: жена больна, сена нет, дрова вышли.

Он, Соколов, отказал. Но ведь как отказал? Законно. Ну, в самом деле — на фронте и в тылу напряжение крайнее. Трактористы день и ночь в мастерской, девчонки да старики — чуть не главная сила. А тут бригадир опытнейший — на сутки из строя. А весна — вот она. Что тогда делать будем?

Спросил в заключение разговора самого Воронкова:

— Ну, как бы ты сам на моем месте поступил?

Александр Воронков, человек скромный и дисциплинированный, пожал плечами, сказал, глядя куда-то мимо директора:

— Вроде бы верно отказываешь, Николай Федорович.

«Ну, так прав я или не прав был? Спросить бы об этом у Ивана Петровича Прекрасного. Тряхнул бы головой он, наверное, и сказал:

— Конечно же прав, Николай Федорович!

Нет, не прав я был, Иван Петрович, и если бы ошибку эту не понял во-время, далеко зайти бы мог, туда же, примерно, куда ты, Иван Петрович, сейчас зашел».

В самом деле, вроде бы все верно: напряжение в стране крайнее. А тут личное дело поверх общего человек ставит. Конечно, отказать в просьбе надо.

Нет, нельзя все-таки было отказывать человеку, невзирая ни на какое напряжение в стране. А нельзя потому, что человек живой, а живой человек сегодня может ладно работать, а завтра — все под откос. Много ли ума требуется, чтобы понять: хорошо человеку жить, весело у него на душе — и дело спорится. А плохо на душе — приказом не поможешь.

И когда стало это ясно директору МТС, решил он поправить свой вывих. Запряг лошадь и поехал в село, семью Воронкова проведать. Да прежде, чем в избу зайти, заглянул к председателю колхоза. Поздоровался холодно и говорит:

— Ты что же это, товарищ Байкалов, как формалист завзятый, к семье тракториста относишься? Или не знаешь — женщина болеет, сено вышло, дров нет?

— Как не знать, — говорит председатель, — а только ведь и ты знать должен, Николай Федорович, какое сейчас время — война. Трудное время, людей нехватает, фуража маловато. Чем поможем?

Самому директору не видно, а со стороны поглядеть: смутился Николай Федорович — уж больно похоже говорит председатель, его, Соколова, старыми словами говорит.

Ну, все-таки коммунист Байкалов, договориться можно. Побеседовали, конечно, не очень гладко, но общую, верную линию отыскали. Пошли вместе в воронковскую избу, поговорили с больной женщиной: чем больна, что надо, как детишки — не сбились ли без присмотра? Подводу чуть не из-под земли добыли, сказали брату Воронкова:

— Поезжай живо за дровами!

Потом врача пригласили. Одним словом поступили, как порядочным людям, руководителям положено.

В субботу вернулся директор в усадьбу, спрашивает главного механика Федора Кондратьевича Олейника:

— Как Воронков работает?

Помялся немного главный механик и говорит:

— Ничего понять не могу, Николай Федорович. Что-то с Воронковым случилось. Лучший тракторист, а работа будто из рук течет. Еле восемьдесят процентов на ремонте дает.

— Ладно, — говорит директор, — тут не его, тут моя вина. Пригласи ко мне Воронкова, пожалуйста.

Главный механик пожал удивленно плечами, но спорить с новым директором не стал: мудрит чего-то Николай Федорович!

Вошел Воронков, глаза в пол, в кулаке ветошь мнет, чувствует: сейчас нагоняй будет.

А директор весело говорит:

— Ну, вот что, Александр Константинович, прости меня на первый раз. Глупо я поступил, не пустив тебя к больной жене. Поправился я. Поезжай в деревню. В понедельник, смотри, к смене не опоздай.

Возвращается Воронков в понедельник, заходит к директору. Ну, сразу видно — другой человек, вроде бы на празднике побывал. Вечером спрашивает директор у главного механика.

— Как Воронков?

— Две нормы, — отвечает главный механик и маленько в сторону смотрит: неудобно все-таки человеку, тоже промашку допустил.

…Другие примеры уже не вспомнишь, Увельское вдалеке показалось. Ладно, другие примеры еще будет время вспомнить.

Той же ночью приехал секретарь райкома к директору машинно-тракторной станции Ивану Петровичу Прекрасному. Сидит Прекрасный один в горнице, бутылка вина нераскрытая перед ним, по лицу красные пятна. Взглянул на секретаря, спрашивает:

— Отходную мораль читать приехал, Николай Федорович?

— Мораль — это, пожалуй, верно. Но не отходную. Оставят тебя, наверное, Иван Петрович. Надеется на тебя секретарь обкома.

Ухмыляется Прекрасный: вроде бы не до шуток. Когда, наконец, поверил в разговор, грустно головой покачал: нет, не оставят меня, больно много ошибок совершить успел!

Всю ночь проговорили секретарь и директор, всю ночь сообща думали, как делу помочь.

Для начала Николай Федорович рассказал первую половину случая с Воронковым. Потом спросил:

— Правильно ли отказал я? Как ты думаешь, Иван Петрович?

Прекрасный головой тряхнул, сказал убежденно:

— Конечно, правильно!

Тогда секретарь райкома рассказал вторую половину этой истории и посоветовал:

— Ты об этом еще успеешь подумать, Иван Петрович, а пока я тебе еще один случай напомню. Мы в те времена с тобой в Полетаевской МТС работали. Вот какой это случай был.

Пришла с фронта похоронная, погиб смертью героя на войне рядовой солдат товарищ Ошурков, в прошлом заведующий нефтебазой нашей Полетаевской МТС. И остались от семьи жена хворая да две дочери. Младшей — десять лет, а старшей, Вале, — шестнадцать. Ну, скажем, раз можно помочь семье, два можно, но ведь не жизнь это! Пусть помогает не частное лицо, а государство, но разве мыслимо здоровым людям только на помощь жить? Нет, не годится. Надо, чтобы люди сами себе кусок хлеба зарабатывали.

А как заработают? У вдовы Ошуркова никакой профессии нет, а Валя — что ж Валя? — только на собственные ножки становиться начинает.

Конечно, худо об нас никто бы говорить не стал — все же позаботились разок-другой руководители о семье погибшего, но где-то в душе осталась бы горечь у людей: ведь с каждой семьей, считай, такое случиться может!

Помнишь, Иван Петрович, пригласили мы Валю к себе, сказали:

— Ну вот, Валенька, давай, как взрослые люди, друг с другом поговорим. Остались вы без папы и надо думать вам теперь, как себя прокормить и чтобы достоинство свое при этом не ронять. Ты девушка молодая, опыта у тебя нет, так вот послушай, что мы, твои старшие товарищи и руководители, предлагаем. Иди к нам в МТС табельщицей, Валенька.

Заплакала тогда Валя и сказала:

— Как же я пойду к вам табельщицей, дядя Коля, ежели я работу эту совсем не знаю?

— Ну что ж, что не знаешь? Арифметику до школы тоже ведь не знала, выучила же!

Ладно, взяли девочку к себе, дали работу. Конечно, плохо эта работа идет, хоть и старается Валя. А бросить нельзя: гордость не велит да и семья ведь теперь на ней одной, девчонке, держится.

— Ну, ладно, можешь, Валенька, сколько там нужно ночей не поспать? Можешь? Вот и отлично. Давай вдвоем заниматься.

Скромная девочка — Валя, одну ночь поучилась, вторую, говорит:

— Ох, бестолковая я, наверное, дядя Коля, плохо у меня учеба получается. И перед вами совестно: спать вам теперь, наверное, совсем не приходится.