Он зашел в Институт судебной медицины и направился в указанный зал.

Мальваль с его склонностью к упрощению, иногда весьма плодотворной, считал, что мир поделен на две четкие категории: ковбоев и индейцев – модернизированный вариант, хоть и на примитивном уровне, традиционного деления, которым многие пользуются налево и направо, говоря об интровертах и экстравертах. Доктор Нгуен и Камиль оба относились к индейцам: молчаливые, терпеливые, созерцательные и внимательные. Им никогда не требовалось много слов, и понимали они друг друга с одного взгляда.

Возможно, между сыном вьетнамского беженца и миниатюрным полицейским возникла тайная солидарность, выкованная превратностями судьбы.

Мать Эвелин Руврей напоминала провинциалку, приехавшую на экскурсию в столицу. Она вырядилась в одежду, которая была ей не совсем по размеру. И сразу показалась меньше ростом, чем накануне. Из-за горя, конечно. От нее несло алкоголем.

– Это будет не долго, – сказал Камиль.

Они зашли в зал. На столе лежала некая форма, которая слегка напоминала целое тело. Все было тщательно укрыто. Камиль помог женщине подойти и сделал знак парню в халате аккуратно показать голову, только до шеи, после которой ничего не было.

Женщина смотрела, не понимая. В ее глазах ничего не отражалось. Голова на столе выглядела как бутафорский театральный предмет со смертью внутри. Эта голова ни на что и ни на кого не была похожа, и оторопевшая женщина просто сказала «да» – и ничего больше. Пришлось подхватить ее, чтобы она не упала.

В коридоре ждал мужчина.

Камиль, как и любой другой, оценивал людей по своей собственной шкале. С его точки зрения, этот был не слишком высок, где-то метр семьдесят. Что его сразу поразило, так это взгляд. Взгляд – вот что было в нем главное. Ему могло быть лет пятьдесят; из тех, кто заботится о собственной персоне, ведет здоровый образ жизни, бегает по двадцать пять километров в воскресенье и зимой и летом. Из тех, кто бдит. Хорошо одетый, но без излишнего тщания, он со сдержанным достоинством держал в руке кожаный портфель и терпеливо ждал.

– Доктор Эдуард Кресс, – представился он, протягивая руку. – Меня назначила судья Дешам.

– Спасибо, что прибыли так быстро, – сказал Камиль, пожимая ему руку. – Я просил, чтобы вы присутствовали, потому что нам необходим психологический профиль этих типов, их возможные мотивации… Я сделал для вас копии первых отчетов, – добавил он, протягивая картонную папку.

Пока доктор бегло просматривал первые страницы, Камиль внимательно разглядывал его. «Красивый мужчина», – подумал он, и эта мысль необъяснимо привела его к Ирэн. Он ощутил мимолетную ревность и тут же ее отогнал.

– Какие сроки? – спросил он.

– Скажу вам после вскрытия, – ответил Кресс, – все зависит от данных, которые я смогу получить.

Камиль тотчас почувствовал, что обстановка в чем-то отличалась от обычной. Одно дело – смотреть на отвратительную голову – или то, что от нее осталось, – Эвелин Руврей. И совсем другое – делать вскрытие, которое больше похоже на замогильный пазл.

Обычно тела, извлеченные из холодильных контейнеров, вызывали гнетущую тоску, но в самой тоске было нечто живое. Чтобы страдать, нужно жить. А на этот раз тело словно распалось. Его доставляли в простых пакетах, как куски развесного тунца на рыбном базаре.

В зале для вскрытий на цинковых столах под защитной пленкой лежали какие-то непонятные массы разной величины. Еще не всё вытащили, но уже сейчас было трудно представить, что эти куски когда-то составляли одно или два тела. Глядя на прилавок мясника, никому не придет в голову попытаться в уме воссоздать целое животное.

Доктора Кресс и Нгуен пожали друг другу руки, как сделали бы, встретившись где-нибудь на конгрессе. Представитель безумия с достоинством поприветствовал представителя зверства.

Затем Нгуен надел очки, проверил, работает ли магнитофон, и решил начать с живота:

– Перед нами женщина европейского типа, возраст приблизительно…

Филипп Бюиссон был, возможно, не из лучших, но точно из самых прилипчивых. Сообщение «Майор Верховен не желает общаться с представителями прессы на этой стадии расследования» совершенно его не обескуражило.

– Я не прошу делать какие-либо заявления. Мне просто нужно поговорить с ним несколько секунд.

Он начал названивать накануне к концу дня.

И продолжил ни свет ни заря назавтра. В 11 часов дежурный докладывал Камилю о его тринадцатом звонке. И докладывал весьма раздраженно.

Бюиссон не был звездой. Чтобы стать великим журналистом, ему не хватало главного, но хорошим журналистом он был, потому что его пугающая интуиция в точности соответствовала области его компетенции. Отдавая себе отчет в собственных пределах и достоинствах, Бюиссон выбрал профессию хроникера, и, как выяснилось, поступил разумно. Разумеется, он не слыл блистательным стилистом, но перо у него было бойкое. Он приобрел известность, освещая несколько сенсационных дел, в которых ему удалось вытащить на всеобщее обозрение кое-какие новые детали. Капелька новизны и куча шумовых эффектов. Бюиссон, журналист без дара Божьего, с прилежанием использовал рецепт классического коктейля. Оставался расчет на удачу, которая, как говорят, слепо тянется к героям и негодяям. Бюиссону подвернулось дело в Трамбле, и он, возможно, первым почуял, что оно может дать кучу читателей. Он отслеживал это происшествие от начала и до конца. А потому его появление в расследовании Курбевуа ровно в тот момент, когда оба дела пересеклись, было вполне ожидаемым.

Выйдя из метро, Камиль сразу его узнал. Высокий тип, из успешных тридцатилетних мужчин. Красивый голос, которым он слегка злоупотребляет. Чересчур обаятельный. Изворотливый. Умный.

Камиль немедленно замкнулся и ускорил шаг.

– Я прошу уделить мне всего две минуты… – начал тот, подходя к Камилю.

– С удовольствием уделил бы, если б они у меня были.

Камиль шел быстро, но быстрый для него темп был обычной скоростью для человека роста Бюиссона.

– Инспектор, нам лучше пообщаться. Иначе журналисты такого понапишут…

Камиль остановился:

– Вы безнадежно отстали от жизни, Бюиссон. «Инспектор» – так уже давным-давно не говорят. А что касается «такого понапишут», как мне это прикажете воспринимать? Как аргумент или угрозу?

– И не то и не другое, – улыбнулся Бюиссон.

Камиль остановился, а зря. Первый тур за Бюиссоном. Камиль это понял. Несколько мгновений они смотрели друг на друга.

– Вы же знаете, как оно бывает… – продолжил Бюиссон. – Без информации журналисты начнут фантазировать…

У Бюиссона была собственная манера открещиваться от недостатков, которые он приписывал другим. Его взгляд заставил Камиля предположить, что он готов на все, в том числе на самое худшее, и даже больше того. Разница между хорошими акулами и великими акулами в инстинкте. Для такого ремесла Бюиссону явно повезло с наследственностью.

– Теперь, когда всплыло дело в Трамбле…

– Новости быстро разлетаются… – прервал его Камиль.

– Я писал о том деле, так что мой интерес вполне понятен…

Камиль поднял голову. «Этот тип мне не нравится», – сказал он себе. И в ту же секунду почувствовал, что эта антипатия вполне взаимна, что между ними безотчетно возникло обоюдное глухое отвращение и просто так оно не пройдет.

– Вы не получите ничего большего, чем остальные, – бросил Камиль. – Если вам нужны комментарии, обращайтесь к кому-то другому.

– Вы хотите сказать, к кому-то повыше? – уточнил Бюиссон, опуская глаза на него.

Оба уставились друг на друга, на долю секунды ошарашенные той пропастью, которая внезапно разверзлась между ними.

– Мне жаль… – пробормотал Бюиссон.

Камиль почувствовал странное облегчение. Иногда презрение утешительно.