В этом письме весь Демидов. Лучшего портрета его никто бы не сумел написать, чем написал он сам. Во-первых, от каждой строчки веет несусветной глупостью и тупостью. Вместе с тем, это ничтожество имело неограниченную власть. По всей вероятности, и караванный Тихон Блинов и его однофамильцы тоже охулку на руку не клали, отчаянно воровали, были подстать своему хозяину. А работные люди и крестьяне день и ночь гнули спину.

Кыштым прожил первые свои полстолетия. Окреп, расстроился. В 1809 году кыштымские и каслинский заводы у Демидова купил вольский купец Лев Расторгуев. От смены хозяев работным людям легче не стало. Они по-прежнему трудились в кабальных условиях у домен и молотов. Оставаясь нищими, обогащали хозяев.

Расторгуев дело повел с размахом. Купил Нязепетровский чугунолитейный и железоделательный заводы, села Рождественское (Тютняры) и Воскресенское, деревни Селезни и Мылари, Азям-Уфимский завод, на месте которого построил новый завод, назвав его Шемахинским. Приписных крестьян к этому времени не стало. Забегая вперед, можно сказать, что позднее Расторгуев построил Сак-Элгинский медеплавильный и Теченский листопрокатный заводы. Сак-Элгинский завод действовал недолго, лет шесть, и был закрыт «по убожеству руд», а фактически из-за несовершенства и дороговизны производства.

Образовался Кыштымско-Каслинский горный округ, чаще его называли просто Кыштымским горным округом.

Косолапов стоял у окна. Днем солнце стало заметно пригревать. С крыш повисли сосульки. В замерзших окнах появились отталины. Через такую отталину Клим Фомич видит кусочек палисадника, сделанного из сосновых жердочек-тычинок. На одной жердочке примостился воробей и чего-то хорохорится.

Клим одет в овчинную нагольную шубу, в пимы, в шапку. Собрался в дальнюю дорогу. Обуревали всякие нехорошие мысли.

Вчера вечером состоялся мирской совет, на котором решено, что Косолапов должен ехать в Каслинский завод, куда прибыл из Екатеринбурга берг-инспектор Андрей Булгаков. Не опасался Клим берг-инспектора, на раздумье наводило другое обстоятельство: вместе с ним в Касли прибыла команда солдат. Ясно, зачем их туда пригнали.

Дело заварилось нешуточное. Вот уже несколько месяцев, почитай с конца 1822 года, а сейчас февраль 1823 года, главной властью в Кыштыме была мирская контора, верховодил в которой он, Клим Косолапов, а помогали ему Терентий Устинов и Прокопий Щукин.

Клим Фомич хорошо помнил с чего началось. Три года подряд в Кыштымском округе был недород. Весна и лето 1819 года стояли сухие, вокруг заводов горели леса, а вместе с ними заготовленные дрова и кучи леса, уложенные для томления на уголь. В довершение ко всему осень грянула дождливая, и случилась сплошная бездорожица.

Не принесли утешения весна и лето будущего года. Опять был большой недород, который повторился на третий год. В обычные годы хлебом народ снабжала заводская контора, у нее были свои провиантские оклады. Можно было прикупить хлеба и на базаре. У каждого, к тому же, был хоть маломальский, но огородишко. И люди как-то сводили концы с концами. Три года недорода совсем опустошили конторские склады. То, что оставалось, хозяева сбывали за бешеные деньги. Кыштымцы бедствовали. Расторгуев дела вел из рук вон плохо. Выход чугуна и железа резко снизился, доставка его на пристань задерживалась. Мастеровым и работным людям не выдавали ни денег, ни хлеба. Началось брожение.

В феврале 1822 года решили послать своих уполномоченных в Екатеринбург, искать справедливости. Но делегатов схватили и отправили работать на дальние заводы.

Тогда летом избрали мирскую избу, сделали это по предложению хорошо знакомых Косолапову Андрея и Алексея Дайбовых и Василия Куренкова. И вдруг Дайбовых арестовали, вот тогда-то кыштымские работные люди задумали второй поход в Екатеринбург, тоже пытаясь найти справедливость. Но и этот поход провалился. У царских жандармов справедливости искать было нельзя.

Здесь и пришла пора Клима Косолапова. Волнения охватили все расторгуевские заводы, всколыхнулось около 10 тысяч мастеровых.

Собрались у господского дома и шумели. Волновал один вопрос: как теперь жить? Управляющий Яков Расторгуев, родственник самого купца, махал руками, горячился — призывал к терпению. Приказчик Федор Алферов дудел в его же дуду, увещивал работных людей не шуметь, вернуться на работу. Мол, потерпите еще одну малость, зато потом вам оплатится сторицей. Вот и решали: остановить завод и тем самым, понудить хозяев найти и выдать продовольствие и жалованье, или же поверить уговорам и запастись терпением.

Когда Алферов кончил уговаривать, наступила тишина. Терентий Устинов повернулся к Косолапову и спросил: «Как ты кумекаешь, Фомич?»

Терентий спросил вроде негромко, а услышали почти все. На Косолапове скрестились сотни взглядов. Яков Расторгуев был слюнтяем, Косолапов никогда не принимал его всерьез. Управляющий смотрел на Клима с надеждой, вроде бы даже плаксиво: мол, не подведи, голуба, ну, скажи, что сказал и я. Алферов тот хитрый, властный, Расторгуева в кулаке держит. Он смотрел, прищурившись, уверенно и полупрезрительно. Свои работные ждали с надеждой и верой — что скажет Клим, то и будет.

Нет, Косолапов никогда и ни перед кем не заискивал. Работать умел, как никто другой, у молота мог стоять сутками. Все знали косолаповскую хватку. Перед приказчиком держался гордо, с достоинством, говорил ему в глаза то, что думал. За такую прямоту и смелость работные люди уважали его, спрашивали совета, просили заступничества. Чего греха таить, силушкой природа Клима не обошла. Железную кочергу мог узлом завязать.

— Так как же ты кумекаешь, Фомич? — повторил свой вопрос Терентий Устинов.

— Шабаш! — сказал тогда Косолапов. — Остановим заводы, но…

Кругом загалдели. Клим повысил голос:

— Но, други, порядок должен быть! Вот мое слово.

И решили: соблюдением порядка и управлением всякими делами будет ведать мирская контора, а при ней — мирской совет. Теперь по всем делам люди шли в контору. Никогда не думал Клим Косолапов, что так трудно и хлопотно быть вожаком. Он и не рассчитывал им быть, а вот, поди-ка, волной вынесло. Плохо с хлебом — надо кумекать, как помочь горю. Остатки в заводских складах учесть и выдавать понемногу, чтоб с голоду не умерли. Федор Алферов народ смущает, запугивает, всяких шептунов рассылает — надобно пресечь. Седельничиха за правдой пришла, а чем он мог ей помочь? Савелия ее несколько лет назад на каторгу сослали. Против приказчика поднялся, за то, что тот хотел дочек на заводские работы послать. На заводе же девок портили и выгоняли. Савелий и не хотел своих отпускать, а его на каторгу упрятали. Бают, будто бежал он с каторги, да где-то возле Кыштыма в лесах хоронится.

А дела в Кыштыме начинались не шуточные. Яков Расторгуев подался в Екатеринбург, и там стало известно о волнениях на кыштымских заводах. Косолапов не знал, что указом Александра I был учрежден особый комитет, которому поручалось разработать и принять меры в связи с неурожаем в Питерской, Могилевской и Псковской губерниях. Этому же комитету было предложено произвести расследование о волнениях крестьян на кыштымских заводах Расторгуева. Прикатил сюда уездный исправник Шудров, дабы пресечь беспорядки. Помнит Косолапов — увещевания исправника народ слушал в гробовой тишине. Вышли на заводскую площадь кто с чем: кто с ломом, кто с кувалдой, кто с железной полосой. Ко всякому приготовились. Шея у Шудрова бычья, сам побагровел от волнения. Попади такому под горячую руку — до смерти забьет и глазом не моргнет. Адскими муками стращает бунтовщиков-кыштымцев.

Снова работные ждали, что скажет он, Клим Косолапов. А Косолапов наблюдал за исправником исподлобья и думал — отпусти этого борова, солдат приведет, до смерти будет пороть правого и виновного. Посадить его в избу, подержать на голодном пайке, авось поумнеет и спесь лишнюю сбросит с себя.